Тут начинается самый трогательный, волнующий период фильма. В быстрой смене чередуются картины их мучения, беглые картины горной деревушки, где в церквушке молятся строгие, почти каменные лица благообразных стариков и старух, а в это время по ослепительным снежным равнинам с быстротою птиц на лыжах летят спасители. Оркестр играет «Аве Мария» Шуберта, и эта музыка ложится связующим молитвенным покровом на разнообразие чередующихся картин. Музыка звучит, снежные обвалы ревут, колокола церквушки неистово звонят; они там умирают в снегу, люди на лыжах летят к ним на помощь, сосредоточенные лица стариков и старух молятся, и вдруг из школы высыпает орава ребят; смотрят на солнце, и по лицам видать, что там по белоснежной равнине где-нибудь спускаются уже люди и несут носилки со спасенными путешественниками…
Растирают, приводят к сознанию. Они открывают глаза… А там, наверху, в недосягаемых льдах заснул пожертвовавший своею жизнью товарищ…
Печатается по: Последние новости (Париж). 1929. 20 дек.
Константин Мочульский ФИЛЬМА Л’ЭРБЬЕ
Фильмы Л’Эрбье рассчитаны на эстетов: в них «художественность» бьет в глаза. У широкой отсталой публики они не имеют успеха. Поклонникам «Сюркуфов» и «Биби la Purée» эти «изыски» постановки недоступны. Л’Эрбье стремится возвысить кинематограф до искусства, однако представление его об искусстве чрезвычайно поверхностно. Ему ненавистен натурализм, но чем его заменить, он не знает. Он жаждет «уловить ритм современности» (прелестная формула), но вместо ритма получается какой-то сбивчивый, спотыкающийся лепет. И сколько усердия и труда истрачено на эти причудливо-бессмысленные постановки. Помню в прошлом году загадочную и демоническую, с расходящимися звездой коридорами «L’ Inhumaine»[347]. Какие interieurs[348], какие непостижимые холлы с бассейнами, кафельными стенами и шахматными досками паркетов. И какие костюмы – не то из Ассирии, не то из Galerie Lafayette[349].