Так в движение ли, в пение ли или в игру – всюду вносит Морис Шевалье свою неисчерпаемую фантазию, которая никогда не покидает его, даже тогда, когда он выходит раскланиваться с публикой. Один из уморительнейших его номеров в только что открытом «Ампире» заключается в том, что он выходит справа с огромной собакой, проходит всю сцену с ней, скрывается налево и оттуда немедленно возвращается с крошечной, еле видной собачонкой. Соответствующая игра актера, который словно стыдится своей выдумки и, конфузливо улыбаясь, говорит неслышно: – о, как глупо! – довершает комический эффект этого выхода.

Как ни богата, однако, как ни разнообразна фантазия Мориса Шевалье, она не так случайна, как это может показаться. Пусть гротескны и парадоксальны его выходки, производимые без малейшего напряжения, с бесшумной легкостью и грациозной внезапностью, – в основе всегда лежит жизненное наблюдение, подмеченные черты, которые обобщены, усилены до гротеска, превращены в шарж и всегда переведены в тот или иной план, что отличает творчество от жизни.

Каждый крупный шансонье составляет себе вымышленный тип, под маской которого он выступает перед публикой. Если шансонье лишен дарования, он копирует других; если он наделен лишь формальными способностями, он измышляет просто внешне забавные трюки, уподобляясь ординарному клоуну. Но шансонье настоящий подолгу ищет, постепенно совершенствует тот тип, который лучше соответствует его артистической натуре и в котором безупречно разработана каждая деталь.

Гоголь, говоря о Хлестакове, писал, что во всяком человеке есть Хлестаков[383]; в нем соединились черты, находящиеся во многих характерах.

Так же поступает и шансонье. Он подмечает различные подробности, занятные особенности в различных людях и сливает их в один небывалый, но убедительный образ. И с этим образом уже не расстается, что бы ни пел, какую бы роль ни играл.

Вот недавно скончавшийся Форппоже, немного робкий и вдруг распаляющийся, довольный собой и смеющийся сквозь слова, которые говорит, в широком смокинге, манжетах без запонок, плохо завязанном галстуке и неровных брюках; вот вечно юный Майоль, жеманный, в франтовском костюме, на фоне декораций с ландышами, ни на минуту не прерывающий вкрадчивых движений телом, руками, все время приплясывая и поясняя текст песни.

Вот, наконец, элегантный Шевалье, с широкой улыбкой и плутовскими глазами, широко расхаживающий по сцене и по окончании куплета вдруг начинающий какой-нибудь экстравагантный танец с гротесками или уморительно копирующий всех своих собратьев.