Идиллия продолжается. Федор и Николай играют в шашки. С тех пор как Николаю приходится спать на диване, он делается внимательным и помогает по хозяйству. Зато Федор становится требовательным и не думает больше о «духовных запросах» Веры.
Однажды, на почве приготовления вечернего чая, между Верой и Федором происходит размолвка. Не получивший чая Федор засыпает на диване. Этот необдуманный шаг имел большие последствия, ибо на диване ему и пришлось остаться. Произошла очередная перегруппировка. Сосланный на диван Федор естественно и спокойно переходит на роль галантного помощника по хозяйству: жарит яичницу, моет тарелки, чистит примус.
И неизвестно, сколько раз происходили бы эти перестановки, если бы Вера не почувствовала себя беременной. Узнав об этом, и Федор, и Николай кидаются к отрывному календарю и начинают мучительно высчитывать. Однако определенного результата добиться нельзя, и они, уже в полном единодушии, говорят Вере о том, что «этот ребенок не должен родиться». Вера возмущена. Она собирает свои пожитки, оставляет на записке пару «теплых» слов для Николая и для Федора и уезжает из Москвы. Она сама будет воспитывать своего ребенка. Окно вагона. В нем «поэтически» обрисовывается силуэт Веры, устремляющейся вперед, «к лучшей, свободной жизни».
Этот конец сделан по требованию французской цензуры. В оригинальной редакции, идущей в СССР, лента кончается иначе: Вера тоже не желает иметь ребенка и делает себе аборт. И только после этого уезжает от опостылевшего ей «мещанского очага».
Об этой перемене приходится искренне пожалеть. Советская лента, производящая в самом начале некоторый желательный для большевиков эффект на публику (ловко подобранные сцены уличной жизни), по мере развития этого своеобразного «романа» начинает действовать отталкивающим образом на европейского зрителя. То, что в глазах идеологов «нового быта» является вполне естественным и даже похвальным, для людей европейской культуры кажется чудовищным нагромождением неряшливого и грубого разврата. Заключительная сцена только усилила бы это впечатление.
Печатается по: Возрождение (Париж). 1928. 8 марта.
Константин Мочульский «ДЕРЕВНЯ ГРЕХА»
«Деревня греха» – одна из лучших советских картин, какие нам приходилось видеть в Париже. После американских и французских шаблонов свежесть и подлинность русской кинематографии кажется поразительной. Это – совсем иной мир. Конечно, технически русские фильмы связаны с американскими и немецкими, но своеобразие их так глубоко, что невольно забываешь о заграничных образцах. У русских режиссеров другое умение и другие средства, и прежде всего – великолепный человеческий материал, незабываемая острая характерность актеров, выразительность лиц и пластика тел; в Америке выработался шаблон кинематографического жен-премьера, злодея, комика, простака, мошенника, афериста, сноба; при наличии этих неподвижных масок, ловко скроенного сценария и известной суммы долларов возможна массовая продукция. В России вместо масок – живые люди, вместо статистов, которые все на одно лицо, – настоящая толпа, разнообразная и живописная. Нет главных и второстепенных ролей, никаких «звезд» и «ведетт»; все актеры одинаково значительны. Так, в «Деревне греха» – превосходный актер Ястребицкий, играющий первую роль, не занимает центра экрана, не вытесняет своей фигурой остальных действующих лиц.