Статьи, составившие «Волшебство экрана», не только объединены панорамным охватом людей и событий тогдашнего мирового кинематографа, но и отмечены своеобразной и по-своему цельной композицией, сочетающей в себе неожиданные фабульные повороты, разные «крупности», дальние и близкие отступления, хотя некоторые из сюжетных линий (как, например, судьбы русской кинематографии за рубежом) вопреки обещанию автора так и остались недописанными. Особенно впечатляет художественная эрудиция автора, задолго до теоретических штудий С. Эйзенштейна нашедшего исторические и искусствоведческие аналоги и сопоставления любому явлению экрана или ведомому ему знаку киноязыка, законы которого он постигал и формулировал, может быть, архаично, но честно, пытаясь понять их и сформулировать в общедоступной форме.
Не вдаваясь в злободневные частности, нельзя не признать, что эстетические предпочтения Левинсона оказались безукоризненными: он первым признал Гриффита и Чаплина и обосновал их исключительное место в искусстве кинематографа[533]. Одно лишь это дает ему право занять почетное место не только в отечественной, но и в мировой истории киномысли.
Обращение Левинсона к кинематографу произвело огромное впечатление на современников в Зарубежье и даже – сквозь кордоны – в СССР[534]. Надо иметь в виду, что именно его статьи о кино стали источником полемической рефлексии не только П. Муратова[535], которому Левинсон успел ответить в одной из статей цикла («Кинематограф как “антиискусство”»), но и В. Ходасевича[536]. Однако дело не ограничилось лишь полемикой с противниками кинематографа. Открыв и освоив новую область художественной критики, Левинсон на много лет вперед простимулировал весьма плодотворное обращение к кинокритике многих литераторов, начиная от С. Волконского и до Г. Адамовича включительно[537].
Печатается по: Киноведческие записки. 1999. № 43.
Рашит Янгиров ЗАБЫТЫЙ КИНОКРИТИК СЕРГЕЙ ВОЛКОНСКИЙ
Имя Сергея Михайловича Волконского (1860–1937) давно и прочно было забыто соотечественниками и лишь в самое последнее время вновь обозначилось в поле нашего культурного зрения[538]. Между тем его «труды и дни» принадлежат к лучшим, вершинным страницам не только русской, но и европейской художественной мысли нашего столетия, органично растворяясь в сферах различных искусств. Отличительной чертой колоритной индивидуальности Волконского был неостывающий и всеобъемлющий интерес к миру творчества, в котором сам он, по мироощущению принадлежа всецело к культуре Серебряного века, реализовал особые эстетические принципы, синтезировавшиеся в оригинальной теории сценической культуры.