– Думаю, я слишком устала, чтоб расстраиваться. Не знаю, почему я так устала.

– Как твой брат?

– Который? Тот, который все время обдолбанный, или анорексик, у которого годами съезжала крыша, а мы были вынуждены на это смотреть и который теперь просто исчез и, может, мертв, кто его знает? Я просто хочу спать. Положи руку… вот так. Спасибо.

– По-моему, ты говорила, с Джоном была проблема – он настолько не желал быть причастным к чьей-либо смерти, что обычно отказывался от еды, так как любой прием пищи подразумевает смерть. Это не анорексия.

– Это она, типа она, если подумать.

– И у него было горизонтальное доказательство неопровержимости утверждения, что убивать нельзя никогда, ни по каким причинам.

– Диагональное.

– Диагональное доказательство [124].

– Наверно.

– Он… хотел его опубликовать, может быть?

– Сомневаюсь, что он его записал, это же причастность к бумаге, то есть к деревьям, эт цетера.

– Вот молодец. В нем есть благородство.

– Я о нем толком ничего не знаю. Он как чужак, который каждое Рождество приезжает из Освенцима. Недавно он стал еще и стремно религиозен. Сказал, что хочет написать эту книгу, доказывающую, будто христианство есть способ Вселенной наказать самоё себя, будто христианство, реально, предлагает награду, которой невозможно не желать, за работы, которые невозможно выполнить.

– Очевидно, проблема в том, чтобы на деле написать книгу, само собой.

– Думаю, за Джона я волнуюсь даже больше, чем за Линор.

– Я точно знаю одну конкретную пернатую зверюшку, которую Джон мог бы слопать.

– Это вообще ни разу не смешно, Рик.

– Прости. Хотя, если честно, я думаю, для тебя хорошо, что попугая вычесали из твоих волос, так сказать, пока всё не выяснится с домом престарелых и худым братишкой.

– Бедный Влад Колосажатель. Ему всего-то и надо было, что зеркальце, немного еды и тарелка, чтоб ходить в туалет.

– Тарелку он использовал огорчительно нечасто, я помню.