– Зашибись конем.
Линор рассмеялась.
– Так почему кажется, что оно типа работает, если оно не работает, потому что вы ничего не выиграли?
– Это называется «эквивокация североамериканской совки» [159]. Мой брат опроверг силлогизм в том же году, когда я его, не помню почему, выбесила. Математическая штука. – Линор снова усмехнулась. – Наверно, это всё глупости, но мы с Кэнди кайфуем по-прежнему.
Ланг теребил волосы на лодыжке.
– Ты изучала фи-ло-со-фию, значит. – Он протянул слово «философия».
– Философию и еще испанский, – сказала Линор, кивая. – Я в колледже специализировалась по двум направлениям.
– Лично я специализировался по э-ко-но-мике, – сказал Ланг, повторяя шутку.
Линор его проигнорировала.
– Я брала как-то курс экономики, – сказала она. – Папа какое-то время хотел, чтобы я стала экономистом.
– Но ты сказала «нет, сэр».
– Я просто не стала этого делать, ну и всё. Ничего не сказав.
– Я в восхищении, – сказал Ланг, доливая вина обоим и сминая пустую банку. Он вбросил ее в мусорную корзину через всю комнату. – Определенно.
– В восхищении от чего?
– Только мне сложновато вообразить тебя фи-лосо-фом, – сказал он. – Помню, я смотрел на тебя в комнате Мелинды Сью в тот раз, так давно, и говорили себе: художница. Помню, как подумал «художница», тогда.
Теперь вино было теплее. Линор подавила кашель.
– Ну, я точно не художница, хотя в Кларисе есть то, что ты мог бы назвать талантом к искусствам. Да и философом я не была, просто студенткой. – Она глянула в стол. – Но почему ты не можешь это вообразить?
– Без понятия. – Ланг закинул руку на спинку кушетки, взялся за стальную пластину и стал поглаживать ее пальцами. Шея Линор затекла пуще прежнего. Она поняла вдруг, что видит Ланга под всякими разными углами: его профиль рядом, его отражение в стеклянной столешнице, другой его бок в окне за кушеткой и теликом. Казалось, Ланг был всюду.
Он говорил:
– Во мне застряла картинка из колледжа: все эти фи-ло-со-фские ребята, бороды, очки, носки с сандалиями, все время болтают всю эту мудрую хрень. – Он ухмыльнулся.