Предчувствуя свое освобождение, Пушкин рисует в своем воображении радостную встречу с друзьями, загодя провозглашая тосты. Первый – самый естественный, «в честь нашего союза», в честь наставников, «хранивших юность нашу».
А вот второй – тост странный: сначала выпить, а потом разобраться; поэт наверное учитывает, что второй тост не будет принят с тем же единодушием, что и первый.
Полней, полней! И, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте…
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! Им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей225;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Поэт, провозглашая свой странный тост, менее всего отдает дань дежурной верноподданической традиции: тут надобно видеть определенное мировоззренческое объяснение с друзьями.
Серьезная проблема обозначилась: Пушкин духовно возвращается «в стан мятежников» – и пьет здоровье царя, прощая сам, призывая простить «неправое гоненье».
Отношение Пушкина к Александру I вобрало крайности. Оно не обошлось без ученических верноподданических чувств («Воспоминания в Царском Селе», «Александру»). Но даже и тут, готовя текст к включению в книгу стихотворений, поэт в «Воспоминания» вносит правку. В угрозе агрессору-тирану: «Ты в каждом ратнике узришь богатыря, / Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья / За веру, за царя», – Пушкин заменил последнюю строку: «За Русь, за святость алтаря». Есть и другие поправки. В таком виде стихотворение печатается ныне, а в прижизненные книги поэт включать его не стал. (Замену строки нельзя считать удачной, поскольку война не носила религиозного характера; курьез: враждующие стороны исповедали одну веру, христианство, но разные конфессии).
В вольнодумные столичные годы личные выпады против царя наиболее язвительны, проникают в сатирические стихотворения и эпиграммы. Выделим надпись «К портрету Дельвига».
Се самый Дельвиг тот, что нам всегда твердил,
Что коль судьбой ему даны б Нерон и Тит,
То не в Нерона меч, но в Тита сей вонзил –