Нерон же без него правдиву смерть узрит.
Засвидетельствовано: Пушкин уважает взгляды, которые радикальнее его позиции. В данном случае республиканские воззрения ставятся выше конституционно-монархических, но это не повод от умеренных отказываться.
Оказавшись волей монарха в деревенской ссылке, Пушкин отомстил ему тонкой иронией в «Воображаемом разговоре с Александром I», написанном от лица царя. Там есть лестные (льстивые) похвалы монарху, но с тем, чтобы подвести разговор к такой концовке: «…но ваш последний поступок со мною – и смело ссылаюсь на собственное ваше сердце – противоречит вашим правилам и просвещенному образу мыслей…» – «Признайтесь, вы всегда надеялись на мое великодушие?» – «Это не было бы оскорбительно вашему величеству: вы видите, что я бы ошибся в моих расчетах…»
Царь в этой придуманной беседе намеков не понял (и без этого сумел рассердиться), а ему тоном комплиментов сказано: надеяться на царское великодушие – ошибаться в своих расчетах. Но, заканчивая, поэт игру намеков оставляет, разговор выходит на прямую, где царю удобнее не говорить, а действовать, т. е. самоуправствовать: «Но тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь…»
Всего лишь ровно месяц прошел со дня лицейской годовщины, как царь скончался, для всех внезапно. О мертвых хорошо или ничего? Ничуть не бывало! Поэт, совсем незадолго до этого призывавший простить неправое гоненье, восклицает в письме к Плетневу (4–6 декабря 1825 года): «Душа! я пророк, ей-богу пророк! Я “Андрея Шенье” велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына etc…» В упомянутой элегии герой пророчит гибель тирану, каким был в его восприятии Робеспьер – и Робеспьер был казнен днем позже, как пал и Шенье. Для Пушкина Александр оставался тираном (невзирая на прозвучавшее прощение), получается, что поэт («Падешь, тиран!», хоть это и говорилось по другому адресу) напророчил царю смерть.
А в конце января 1826 года Пушкин писал Жуковскому (в письме, посланном по оказии): «Говорят, ты написал стихи на смерть Александра – предмет богатый! – Но в течение десяти лет его царствования лира твоя молчала. Это лучший упрек ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры – глас народа. Следственно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба». Но он не перестал ему «подсвистывать» и за гробом!
Заканчивая четвертую главу «Онегина» описанием встречи героев, поэт вспоминает, как в молодости увлекался «блестящим, ветренным, живым»