— А чего ты ждешь? — добродушно поинтересовался Джеймс. — Какие товары тебе хотелось бы видеть в руках матросов на пристани?

Не успела она ответить, как Томас накрыл своей левой рукой ее правую и сказал, пытаясь казаться любезным:

— Этой осенью ваша дочь с радостью провела у вас несколько недель. У вас очень уютный дом. Видимо, мне придется потратить время на встречу нового корабля из Англии и оценку его содержимого.

— Или с Ямайки, — заметила Присцилла. — С наступлением зимы мы чаще видим корабли с юга, чем с востока. Путь до Европы в это время года не назовешь ни приятным, ни легким.

Томас улыбнулся.

— Значит, с Ямайки. Угощение, которое Элеонора Хилл передала нам в той корзине, было замечательное. Совершенно чудесное.

— Мне просто интересно, — сказала Мэри. — Я не жду ничего конкретного.

— Когда ты снова поедешь к Хоукам? — спросила ее мать.

— В понедельник. Джон сказал, что после воскресного дня сможет взять меня с собой.

— Мэри купила сапожки для зверенышей, — сообщил Томас, по-прежнему ухмыляясь. Он явно считал это отличным эпитетом.

— И ты называешь преподобного Джоном? — спросил Джеймс. — Преподобный Элиот — почтенный человек. Меня поражает, как фамильярно ты говоришь о нем, Мэри.

— Мы вместе проехали пять часов на одной лошади. И еще пять проедем. Это долгий, трудный путь, в таких случаях двое людей невольно… сближаются.

Мэри знала, что, делая подобные заявления, дразнит зверя, с которым живет, но она также была уверена, что Томас ничего ей не скажет и не сделает в присутствии родителей. Он может припомнить ей все по возвращении домой: там ее могут ожидать крайне неприятные и даже болезненные последствия. Но искушение уколоть его здесь, при отце и матери, было непреодолимым, и Мэри наслаждалась радостью, которую оно подарило ей.

В ту ночь он и в самом деле овладел ею с яростью в глазах и чреслах, в какой-то момент он схватил ее за горло и душил так долго, что она подумала: «Вот и все, это конец, сейчас я увижу либо Дьявола, либо Иисуса Христа». Закончив, он прошептал ей на ухо:

— Вот это близость, Мэри Дирфилд. Попробуй только сблизиться с другим мужчиной, хоть с этим жалким щенком Генри Симмонсом, хоть с тем толстым голубем Джоном Элиотом, и я тебя прикончу. Или, что еще лучше, добьюсь, чтобы чиновники в ратуше, те самые чертовы магистраты, сделали это, накинув веревку тебе на шею. Мои пальцы причинили тебе боль? Это ничто по сравнению с агонией, которую несет с собой петля.

Когда он пошел к ночному горшку в угол комнаты, Мэри откатилась на свою половину кровати. С ее стороны в полу была доска, которая едва заметно проседала, если наступить на нее. Она скрипела. Начинала коробиться. Чуть раньше сегодня вечером Мэри успела осмотреть ее. Один железный гвоздь вылез, может быть, на четверть дюйма, и ей удалось вытащить его большим и указательным пальцами. Потом она подняла доску и увидела, что под ней как раз можно спрятать бутылочку с ядом. Сейчас, при свете свечи, Мэри смотрела на кончик того железного гвоздя. Уже скоро, когда у нее будет аконит, она спрячет его там. Этот гвоздь успокаивал ее, и она думала, не то же ли самое чувствовали католики и англикане, когда прибивали кресты на стенах в своих домах.