— Благодарю вас, — произнесла Мэри.

— Я не уверен, что заслуживаю благодарности. Вы ведь вовсе не несете весть о вашем и Томаса прощении. Я прав?

— Нет, — ответила она, потому что не хотела терзать его душу. — Я лишь намерена заверить Генри, что ни Томас, ни я не держим на него зла. Мы хотим, чтобы он взирал на Небеса с уверенностью в своем абсолютном искуплении — во всяком случае, в наших глазах.

Она понадеялась, что Хилл ей поверил. Но, уже отойдя от склада, обернулась и увидела, что он стоит в дверях и на его лице написаны горечь и тревога.

Мэри подошла к краю дока, окинула взглядом стоявшие на якоре корабли и маленькие шлюпки среди белых гребней волн и вдохнула холодный соленый запах океана. Доски у нее под ногами были влажные, и она позавидовала мужчинам, которым было тепло и сухо в их кожаной одежде — по крайней мере, теплее и суше, чем ей.

— Кого вы ищете? — спросил моряк, которому было вряд ли больше семнадцати лет. Он остановился рядом с ней у подножия доски, перекинутой на борт «Пеликана». Его лицо было испещрено прыщами, а над губой пробивался пушок, но глаза были большие, добрые, кофейного цвета.

— Спасибо, что спросили, — ответила Мэри. — Я ищу Генри Симмонса.

Моряк взбежал по доске, точно белка, помогая себе руками.

Мэри разглядывала чаек, в особенности одну, с чрезвычайно широкой грудью, которая, точно часовой, сидела на краю перил. Но ей не пришлось долго ждать. Обернувшись к «Пеликану», она увидела Генри в кожаном камзоле, осторожно спускавшегося по доске.

— Ах, это мой — будь я кавалером, то нашел бы более подходящее слово — друг, — сказал он с улыбкой.

— И как бы вы меня назвали в таком случае? Любовницей?

— После одного поцелуя еще никто не становился любовниками.

— Музой?

— Тогда вышло бы, что я поэт, а не… — он небрежно махнул рукой на корабль, — грузчик.

— У вас есть и другие обязанности.

— Иногда — возможно, — он посмотрел на город. — Что привело вас сюда и заставляет искушать недостойных?