— Да, — согласилась Мэри, — возможно, что-то подобное может сработать.
От холода у нее немного стучали зубы, и мать набросила ей на плечи одеяло.
— К сожалению, — вмешался ее отец, — это очень рискованно, потому что самоубийство всегда предполагает абсолютнейшее расстройство рассудка и попирает мудрость нашего Господа. Они могут заявить, что подобное помешательство само по себе есть признак одержимости.
Мэри смотрела то на отца, то на нотариуса. Она была не в силах взглянуть на опечаленное лицо матери.
— Тогда вот что, — предложила она. — Возможно, я написала письмо именно потому, что кто-то меня околдовал. Осенью кто-то оставил во дворе вилки с целью отравить меня. Мы можем заявить в ратуше, что тот человек преуспел: он отравил мои сознание и рассудок.
— И этот человек — злобное дитя Кэтрин Штильман? — спросила Присцилла.
— Скорее всего, это она, — заметил нотариус. — Но мы с Мэри решили, что есть и другие, со своими наветами и обидами.
— Причем необоснованными, — дополнила Мэри, словно это имело значение. Но она хотела, чтобы родители знали: у матушки Хауленд, Айзека Уилларда и им подобных нет оснований желать ей зла.
— У тебя есть еще сомнения, что Кэтрин Штильман заслуживает подобного обвинения? — спросила Присцилла.
— Да.
— Почему? Она злобная тварь!
Мэри вздохнула и продолжила:
— Возможно. Но это не делает ее прислужницей Сатаны. Хотя вчера мне пришло кое-что на ум. Что неудивительно, здесь мне только и остается, что молиться и думать.
— Продолжай, — попросил Джеймс.
— Во-первых, мы не имеем права утверждать, что заклятие с вилками и пестиком направлено на меня.
— Конечно, имеем! — воскликнула ее мать.
— Нет. Его целью могла быть и сама Кэтрин. Ею мог быть и Томас. Могли быть Томас и я — муж и жена. Бенджамин, скажите мне кое-что.
— Конечно, спрашивайте.
— Если Томас может быть жертвой, не способен ли он с той же вероятностью быть охотником? Почему никто из нас не предположил, что Томас мог столкнуться с Дьяволом? Что он и есть самый преданный Его слуга?
Все смотрели на нее, и в камере стало тихо.