— Я говорю серьезно, — продолжила Мэри. — Разве он не мог закопать вилки, вырезать метку Дьявола на пороге? Или это не его дом?

— Он… — Халл запнулся. — Он мужчина.

— Для Дьявола это принципиально? Я не знала.

— Нет, конечно, нет, — ответил Халл. — Я только хотел сказать…

— Знаю, что вы хотели сказать. Но всем нам также известно: это страшный человек. Если кто и выказывает признаки одержимости, так это тот, кто вгоняет вилку в руку другого. Вы и о половине его зверств не знаете.

— Ты намерена обвинить его, а не Кэтрин? — спросил Джеймс.

— Никого я не собираюсь обвинять!

— Но ты обязана, — возразила Присцилла.

— Посмотрим. Но, мама, я много думала об этом. Пожалуйста, пойми: я готова сражаться. Правда. Не потому, что надеюсь увидеть грядущую весну, а потому что, к добру или нет, но Господь создал меня такой.

— Продолжай, — попросил Джеймс.

— Если я проиграю — а мы все знаем, что это более чем вероятно, — то найду утешение в знании, что Господу известны мои печали и что Он чувствует мою боль. Он чувствовал каждый шип в венке Его сына. Он чувствовал укус каждой римской плети. Он чувствовал агонию каждый раз, когда в крест вгоняли гвоздь. В такие минуты соединяются любовь и плач, и в эти моменты мы обретаем Господа.

Присцилла, плача, осела на пол, и Джеймс и Мэри присели рядом с ней. Мэри поцеловала мокрые щеки матери и прошептала ей на ухо:

— Дьявол искушал меня. Но в итоге я воспротивилась. Я верю, что Господь читает в моем сердце и — если до этого дойдет — почувствует хватку петли и опечалится.

35

35

Она потеряла ребенка, и, по моему мнению, ребенок скончался от злобы, которая, точно пот, испаряется с кожи Мэри Дирфилд.

Вместе с Бенджамином Халлом Мэри прошла по темному коридору, который вел к входной двери с внушительными железными шипами, — в первый раз за много дней ей позволили выйти. На ней была одежда, которую вычистили слуги родителей, и от нее не доносилось ни ее собственного запаха, ни вони тюремного камня.

Халл заверил Мэри, что обошел свидетелей, собирающихся засвидетельствовать ее доброту и веру, в том числе встретился с преподобным Джоном Элиотом — он расскажет о ее работе с Хоуками. Многое будет зависеть от ее слова против Кэтрин Штильман, но это значит: в итоге Мэри придется перевести стрелки на служанку, что может вылиться в смерть последней. И Мэри не была уверена, что сможет подтвердить без веских доказательств, что Кэтрин одержима и заслуживает виселицы. Эта девушка вызывает у нее отвращение, но в тот миг, когда Мэри опрокинула кружку Томаса с ядом, она осознала, что неспособна на убийство.