— Давай уйдем отсюда, пока их не нашла стража. Пусть думают, что это бандиты или кто-нибудь в этом роде напали на дядюшку Ребекки и выпустили тебя.

— Они решат, что это моих рук дело.

Перегрин кивнула.

— Наверное. Но если они заключат, что ты покинула Бостон, оставив позади себя два мертвых тела, тебя будут бояться. Они поверят, что на самом деле при жизни застали час ведьмы.

— Ведьмы? Нет, не просто ведьмы — Дьявола.

— Да, самой Дьяволицы, — согласилась Перегрин. — Мы ведь на самом деле не знаем, что носит Дьявол, брюки или юбку, — или что ты думаешь?

Пока они бежали к докам, Мэри думала о Дьяволе в женском обличии, в какой-то момент она подняла взгляд к небу — и поразилась звездам. Их было так много. Она подумала, что через восемнадцать-двадцать часов вновь увидит их с борта корабля и за ними будет все тот же Бог. В этом мире есть добрые люди и есть злые, но в большинстве своем они сочетают в себе оба эти качества и поступают так, как поступают, по той простой причине, что смертны. А ее Господь? Господь Перегрин? Ему все известно, всегда было известно, будет и впредь. Но стремления Его творений — они бессмысленны. Совершенно бессмысленны. Однако кое в чем Мэри была уверена.

— Думаю, мы всё-таки знаем, — сказала Мэри. — Да, может быть, порой наступает час ведьмы. Но Дьявол — он определенно носит брюки. Дьявол может быть только мужчиной.

Эпилог

Эпилог

Мэри сидела на траве и качала на коленях ребенка. Она посмотрела в глаза девочки: сейчас они были синие, точно небо в тот день, когда ее приговорили к смерти, но в помещении они казались светло-серыми. Они были большие и круглые, а лицо ребенка — ангельски прелестным. Мэри представляла, что, когда у девочки отрастут волосы, она уберет их шелковыми лентами, очень похожими на те, какие Бет Хауленд вплетала в прическу своей маленькой Саре. Мэри назвала дочку Дезире, и она была для нее самой желанной — как тот ребенок, который когда-то привиделся ей во сне в Бостоне. Девочке был уже годик, и образ Новой Англии в памяти Мэри начинал тускнеть. Как и ее воспоминания о короткой зиме, проведенной на Ямайке, после которой они с Генри поженились. Во второй раз она вышла замуж как вдова — хотя никто на Ямайке не знал, что у нее был муж, который умер, потому что никому не было известно, что она та самая жуткая Мэри Дирфилд из Бостона.

Теперь Мэри, Генри и Дезире скрывались в имении ее брата Джайлза, пока Генри строил более скромный дом на участке земли, который ее отец и Джайлз подарили им.

В тот день ветер доносил до нее запах овец брата, хотя их медленное курчавое грязно-белое стадо паслось на склоне дальнего холма. Мэри видела, что одна собака бесцельно носится вокруг них, и то и дело слышала, как она лает на птицу или на что-то в кустах. В небе на западе плоские перистые облака ореолом обрамляли солнце. Генри разложил на траве плед, и, посмотрев на него, Мэри увидела, что он протягивает ей кусок хлеба. Она поблагодарила его, отломила кусочек поменьше — совсем крошечный — и положила в рот малютке. Таинство, думала она. Таинство. Она не бесплодна. Ей просто не суждено было родить ребенка от Томаса.