Еврейский музей Либескинда и «город мертвых» Росси – две совершенно разных модальности трагической архитектуры, с силой воздействия которой не может сравниться никакая руина. Ибо руины либо подлежат сносу и восстановлению, либо демонстрируют гордое противостояние человеческих творений разрушительному действию природных и исторических сил, либо, наконец, услаждают наши элегические чувства и мысли. Так или иначе, в переживании руин трагическое вытесняется другими душевными состояниями – порывом к обновлению жизни, преклонением перед величием древних цивилизаций, эстетизацией (как у Георга Зиммеля769) единства человеческого и природного начал. В некрополе же Сан-Катальдо и в Еврейском музее Берлина трагические переживания впервые в истории мировой архитектуры внушаются посетителям не благодаря разрушению и утрате архитектурных форм, а, напротив, путем создания в высшей степени определенных форм и их сочетаний, целенаправленно управляющих человеческой психикой.
Позднее Либескинд вставил во двор П-образного в плане здания Судебной палаты белую железобетонную имитацию навеса из ветвей с обширными просветами наверху, прикрытыми стеклянной кровлей. Эта легкая конструкция восходит к древнему еврейскому ритуалу проживания в шалаше (шалаш на иврите – суккá) во время осеннего праздника урожая Суккот. Суккá должна иметь не менее трех стен; сквозь ветви с листьями должны быть видны звезды, может проникать дождь – и это хорошо. Если суккá – убежище временное, то построенный Либескиндом постоянный навес, названный Стеклянным двором, воспринимается как символ прекращения скитаний еврейского народа770.
Театр
Театр
ТеатрТеатр в Эпидавре
Театр в Эпидавре
Театр в ЭпидавреС «Описанием Эллады» Павсания в руках мы, добравшись до Эпидавра, находящегося на северо-востоке Пелопоннесского полуострова, в Арголиде, читаем: «На участке святилища [Асклепия. –