Примерно с 1300 года английское слово palace (дворец), восходящее к латинскому Palatium – Палатинскому холму в Риме, где находилась резиденция Августа, тоже называвшаяся Palatium, стало означать любое великолепное, роскошное, величественное жилище846. Эти качества – архитектурного, а не инженерного свойства. Ни великолепием, ни роскошью Хрустальный дворец не отличался, но блеск его граней, уходивших в перспективе в бесконечность; цилиндрический свод, выходящий на южный и северный фасады на оси симметрии веерообразным радиально-концентрическим узором, создающим впечатление триумфального излучения; а главное – потоки света, прорезáвшие интерьер широкими косыми полосами, расчерченными бесчисленными тонкими тенями металлических конструкций, – все это, конечно, выглядело величественно. Рёскин был прав только в узком смысле: действительно, не хрусталь, а металл, стекло и дерево; действительно, не дворец, если считать дворцами только постоянные резиденции ВИПов и здания органов власти. Но миллионы людей, не хуже Рёскина это понимая, впервые в истории обрели благодаря сооружению Пакстона возможность осознать себя полноправными посетителями величественного здания – и оно стало их дворцом, для них созданной архитектурой, всенародной, всечеловеческой. Его заведомой обреченностью на скорое исчезновение только усиливалось испытываемое ими переживание неповторимого сказочного праздника. В этом отношении Хрустальный дворец был дальним родственником праздничных архитектурных декораций эпохи барокко, поражавших воображение затратами труда на единицу времени их эфемерного существования.

Мажорному настроению посетителей способствовала и хорошо продуманная цветовая гамма интерьеров. Оуэн Джонс «оформил их дерзкими полосами красного, желтого и синего цветов, которые перемежались белым. Вдохновленный новейшими открытиями по полихромному оформлению греческих храмов и будучи убежденным в том, что в крупнейшие периоды в развитии искусства применялись исключительно основные цвета, Джонс стремился усилить впечатление ширины и света, создав своего рода архитектурный ландшафт»847. Можно только удивляться тому, что, несмотря на эти красоты и будто не замечая декоративных металлических арок и колец между тысячами опор Хрустального дворца, Земпер, как мы помним, оформлявший там некоторые экспозиции, считал, что это здание «не архитектура, а пустота, заключенная в стекло»848. Я могу объяснить это разве только тем, что он был погружен в размышления о генезисе стен в мировой архитектуре из светоизолирующих плетеных материалов и тканей.