Еще позавчера прерваны работы на улице Либкнехта. Машины простаивают. Конц перебросил бригады в южную часть города, где возводятся кварталы жилых домов. Несмотря на мой протест и протест его секретаря по промышленности, отдал четкий приказ: ни одна лопата земли не будет выбрана до тех пор, пока не выяснится, что должно строиться на улице Либкнехта. Сквер или туннель, который станет частью магистрали восток — запад с шириной проезжей части на четыре машины. Учитывается двухтысячный год. И так он во всем. Нас, знающих город как свои пять пальцев, он и слушать не хочет. Мы в расчет не принимаемся. Мы, так полагает его сиятельство Конц, движемся вспять, топчемся на месте и, уж во всяком случае, не умеем думать о будущем. Но никто выше своей головы прыгнуть не может. А значит, не может и Конц.

Согласно последней переписи, в нашем городе, который длинной полосой тянется вдоль восточного берега реки, почти двести тысяч жителей. Таким уж его выстроили в давние времена. Туннель — сейчас он проходит под самой узкой частью города, — пожалуй, нужно расширить, хотя еще не ясно, где следует запрудить Заале, воды которой в него просачиваются. Да и здания-то выше пятиэтажных в этом районе возводить запрещалось. В противном случае грунт может не выдержать. А Конц собирается строить здесь эстакады, проложить трассу север — юг, которая выйдет к планируемой автостраде Магдебург — Дрезден… Придется сносить дома по всей длине города. И когда Конц говорит об этом, перед моим мысленным взором всякий раз возникают картины войны — столбы дыма, груды развалин. Просеку через город не пробьешь, это тебе не лес. Улица Розы Люксембург, Большая Лейпцигская, часть Рыночной площади с ее двумя церквами, с Голубой башней, где гнездятся голуби, и памятник Отважному рыцарю, и Бад-Лаухштедское шоссе — все это будет уничтожено. Но ведь в каждом доме живут люди. Скажем, на углу улицы Хайценрёде, напротив бензозаправочной станции, там, где в окнах до самой осени цветет герань, живут супруги Хаук. Старик работает мастером на химкомбинате «Лёйна». В войну он потерял сына, во время воздушной катастрофы над канадским побережьем — второго. Раньше сыновья жили с ним. Каждый кирпичик в стене напоминает ему о живых сыновьях. Теперь их нет. И старушка часто склоняется над красными геранями, устремляя неподвижный взгляд далеко через крыши домов, на холмы вдоль Заале. Может, ей чудится, что там играют ее сыновья? Кому дано заглянуть в сердце матери? Или дом с фронтоном на изгибе переулка Красильщиков. В нем творил Эйхендорф. На третьем этаже живет семья Вендкампов… Ну, да так можно слишком далеко зайти. Скажем проще: у города есть своя история, и она восстает против всех этих плавов. Кстати, Конц утверждает, что реконструкция центра обойдется дешевле строительства любого нового города: экономятся, мол, средства на земляных работах, к тому же не надо прокладывать коммуникации и строить предприятия обслуживания, но доказать он этого не может. За неделю город узнать нельзя. За десять лет — что ж, пожалуй!