Моя жена уже спала. Заглянув в спальню, я услышал ее ровное дыхание. В столовой меня ждал холодный ужин. Тарелка, накрытая белой салфеткой, на ней записка: «Если ты еще и голоден, старый полуночник, корми себя, пожалуйста, сам. Кофе в термосе. Когда тебя будить?» Видит бог, я могу пить кофе и днем и ночью. Мое сердце на него не реагирует. Но на этот раз я к нему не притронулся. Я позвонил в полицию.

Я назвал себя, и меня тут же соединили.

— Господин обер-бургомистр?

— Да. — Мне захотелось добавить — пока что да! Зачем? Какое дело уголовной полиции до нашего спора? Да я и вообще плакаться не люблю. — Речь идет о Зигрид Зайденштиккер. Ее ищут со вчерашнего дня. Вам уже доложили? Что удалось выяснить?

Ничего. Комиссар уголовной полиции знал не больше, чем женщина в трамвае. Никаких следов. Утром допросили учителей. Но и они ничего не понимали. Лишь ее одноклассники рассказали, что Зигрид очень плакала после урока химии. Может быть, плохая отметка? Под конец года у девушки могут сдать нервы. Предэкзаменационная лихорадка, когда кажется, что самое важное на свете — отметка. Будь на то моя власть, я бы их отменил. Педагогика должна изобрести что-нибудь более разумное и справедливое. Я не знаю ни одного человека, чья последующая жизнь соответствовала бы оценкам, то есть тем единицам и пятеркам, которые ставили ему учителя в школе. Может, и Зигрид была травмирована отметками? Спросить об этом я забыл, звонить в полицию второй раз не хотелось.

Дочку Зайденштиккера я впервые увидел год назад во время летних каникул. И тоже в трамвае. Но если мне рассказывать о ней, то надо сперва заметить, что, может быть, о многом из того, что я узнал позднее, следовало догадаться уже тогда.

Прошлым летом еще не во всех трамвайных вагонах были кассы, а следовательно, еще работали кондукторы. И вот однажды смотрю, на конечной станции седьмого трамвая к Паулю подходит девушка в форме кондуктора, разламывает бутерброд с ветчиной, протягивает ему половину и говорит:

— Подкрепись-ка, пап. Мама очень просила меня последить за тобой.

Пауль засмеялся, подмигнул мне и сказал не без гордости:

— Вот она. Моя большенькая.

Едва ли такое определение подходило Зигрид. Разве только если знать, что у Пауля еще трое младших детей. О ней можно было сказать все, что угодно, только не то, что она уже большая. В кондукторском снаряжении, с сумкой на широченном ремне через плечо, она казалась хрупкой и изящной — ребенок, утопающий в серо-зеленой форме кондуктора. Решив, что она, подобно многим студентам и школьникам, «подрабатывает» здесь, я спросил: