Я молча сижу на стуле, смотрю на свои скованные руки. Наручники сделаны из черной пластмассы, только зубчатые дужки замков железные… Все это – игра. Сейчас с меня снимут эти игрушечные наручники и скажут: ладно, Фомичева, мы пошутили, мы просто артисты и нам заплатили, чтоб мы тебя как следует напугали, не обижайся, вот тебе бабла на такси и катись в свой хоспис… А если это не игра – то какой-то бред. И сейчас появится кто-то разумный, накричит на этих мудаков и опять-таки даст мне денег на такси, и я помчусь к Алеше и Марии…

– Да и хер с тобой! Не подписывай. Потом вспомнишь – пожалеешь! – Усатый поворачивает к себе листки и делает в них какую-то короткую запись. – А вот пальцы твои мы снимем. Это уж положено. Так что не рыпайся!

Он достает из стола кейс, открывает. Там оказываются какие-то флаконы, резиновый валик. Усатый кладет в кейс листок с десятью пустыми квадратами и прижимает его рамкой на пружине.

– Давай сюда пальцы! – командует он, надевая резиновые перчатки.

Я продолжаю сидеть, глядя в пол. В следующую секунду ваххабит хватает меня за плечи и тащит к столу. Пытаюсь упираться, но он вцепляется мне в волосы и тянет голову назад, так что могу смотреть только в потолок. Чувствую, как усатый берет меня за руки и тычет мои пальцы во что-то непонятное. А! Да он прижимает их к пакету с пилюлями, чтоб на нем остались мои отпечатки! Вот гады! Потом чувствую, как по моим пальцам катается валик с краской, как они по очереди прикладываются к бумаге, слышу, как захлопывается кейс. Ваххабит отпускает мои волосы, приговаривая «ну всё, всё», – совсем как доктор, закончивший неприятную процедуру. Смотрю на свои руки, измазанные черной краской. Никто, конечно же, не собирается дать мне салфетку, чтобы вытереть их. Усатый сдирает со своих рук перчатки, швыряет на пол. Кажется, он распаляется все больше. Перегибается через стол, дышит мне прямо в лицо. Бросаю на него короткий взгляд. Ух ты! Вот это зрачки так зрачки! Да он точно под кайфом!..

– Так, Фомичева, – с тихим бешенством говорит он. – Сейчас мы тебя в камеру… Но только знаешь что… Нет у нас свободных камер. И женских камер тоже нет. Так что придется тебе посидеть с мужиками… Ты как хочешь – туда, где побольше, или к тем, кто покруче?..

Сжимаю свои черные руки в замок, смотрю на них, только на них. Посмотреть на усатого меня сейчас не заставить никакой силой… Что он такое говорит? Нет. Не может быть. Это двадцать первый век и страна, которая пыжится казаться цивилизованной…

– А, Фомичева? Ты выбрала уже? – сипит усатый.