– Полчаса, наверно, – говорит он.

Костамо прячет фонендоскоп и закрывает кофр.

И тогда я крещусь и говорю:

– Упокой, Господи, душу…

Хочу по привычке взяться за наперсный крест, но хватаюсь за больную руку, висящую на перевязи, и вспоминаю, что уже третий день, как нет на мне наперсного креста.

– Упокой, Господи, душу новопреставленной рабы Твоей Валерии и даруй ей Царствие Небесное.

Нащупываю сквозь ткань подрясника свой нательный крестик и сжимаю его двумя пальцами.

Костамо молча уходит, а Ника остается стоять у дверей. Серый утренний свет потихоньку спускается в храм из верхних окошек и делает лицо Леры все бледнее.

– Отец Глеб, отпеть надо дочку, – говорит Андрей.

Он стоит перед Лерой на коленях и по-прежнему не убирает руку из-под ее головы.

Хочу ответить, что не вправе это сделать, что мне объявлено прещение, но слова застревают в горле.

– Может, лучше вы в своем храме, вместе с семьей… – тихо говорю я.

Андрей отводит взгляд от лица дочери, поднимает на меня сухие, темные глаза.

– Когда она заболела, мне сказали – два-три месяца, не больше. А она здесь – уже год. И я думаю, это – по вашим молитвам. Здесь она причащалась, соборовалась, здесь и приняла… – Он опускает голову, долго молчит. – Здесь и приняла свой венец, – наконец говорит он. – Так что давайте уж здесь и отпоем.

Невольно оглядываюсь на Нику. Сам понимаю, что смотрю на нее растерянно, словно жду подсказки. Ника встречает мой взгляд серьезно и печально, никакой подсказки в ее глазах нет да и быть не может, конечно.

– Мне нужно идти, – говорит она, но не уходит.

Я должен на что-то решиться… За два года в этом храме я не отпевал никого. Умерших детей забирали и поскорее увозили из этого «проклятого места». А там уж отпевали или нет – не знаю. Андрей – первый, кто просит меня об отпевании. Но я ждал, что кто-то попросит, и все, что нужно, у меня есть – покрывало, подушечка, венчик…

– Подождите, Ника, – говорю я. – Перед отпеванием усопшим положено омовение. Ни мне, ни Андрею сделать его нельзя…

– Да, я сделаю, – просто отвечает Ника, будто я прошу ее о чем-то самом обычном.