Ника долго молчит, не сводит с меня внимательного взгляда.

– Вы и правда так думаете, – наконец говорит она совсем тихо, – или это такая утешительная проповедь?

– А вы не верите, что проповедь может быть искренней? – так же тихо спрашиваю я.

– Давайте лучше не будем, – качает она головой. – Мое «верю не верю» ничего не значит.

– Для меня – значит…

– И все-таки… Лучше не сейчас. Может быть, когда-нибудь… Понимаю, о чем вы думаете, – говорит она, перехватив мой взгляд. – Когда еще нам удастся поговорить, и удастся ли вообще? Но все равно не будем спешить, эта тема требует времени… Отец Глеб, – Ника тревожно оглядывается на дверь, – как думаете, почему нас до сих пор не штурмуют?

Я пожимаю плечами:

– Сам удивляюсь. Наверное, они не хотят позориться на весь мир. Может, на самом верху что-то не так, и уже нет их привычной манеры давить без разбора. Может быть, ждут, когда журналистам надоест и они разойдутся…

Ника поеживается и снова смотрит на дверь, тихо произносит:

– Честно говоря, я уже не знаю – правы мы или нет. Штурм может быть жестоким. Мы рискуем жизнями детей. Вы не думали об этом?

– Я думаю об этом все время… И еще о том, как далеко мы сами можем зайти… Слава и его друзья-десантники – серьезные ребята. Они пришли не для того, чтобы поиграть в протест… Так, Ника, погодите. Кажется, кто-то идет, – перебиваю я себя, услышав, как скрипит дверь в притворе…

В храм входит мужчина с девочкой на руках. В слабом свете единственной догорающей свечи не сразу узнаю в нем Андрея, отца восьмилетней Леры. Не так давно ее мать, Тамара, набросилась на ксендза Марека, и мне пришлось усмирять ее. Сейчас Тамары нет в хосписе – она дома, с другими их детьми… Андрей – человек верующий, воцерковленный, староста одного из московских соборов. В моем храме он появлялся несколько раз, кратко молился и спешил в палату к Лере. Вчера мы разговорились, и Андрей рассказал, что подвигло его остаться в хосписе. «Сначала хотели Леру домой забрать, – говорил он. – Думали с женой, уж как-нибудь мы ей поможем, а там – как Бог даст… А потом Тома рассказала, что Владыка Софроний даже слушать не стал, когда родители попросили его помочь… И если уж сам Владыка… Значит, помощи ждать нам точно неоткуда… А тут, в хосписе, хоть лекарства есть…»

Теперь, войдя в храм, Андрей крестится в сторону распятия, говорит:

– Господи, помилуй.

Лера сидит на его левой руке, уткнувшись лицом ему в шею, и кажется спящей. На ней – розовая пижамка, ноги обернуты простыней, край которой тащится по полу.

– Не дышит, – говорит Андрей, поворачиваясь к нам с Никой.