«Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, / За смолу кругового терпенья, – за совестный деготь труда. – / Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима» (1931). Образ черной воды предваряется в этих строках «промежуточными», не такими явными указателями на черноту – дегтем и словом несчастье, которое сопоставлено с чернотой благодаря такому выражению, как черное горе (где отражена концептуализация несчастья как чего-то темного, черного). В таком контексте привкус несчастья и дыма целиком осмысляется как нечто темное, соотносится с черной водой и дает возможность предположить, что этот образ отталкивается от выражения темная речь (ср. коллокацию темные речи в «Мастерице виноватых взоров…»).

«Мы прошли разряды насекомых / С наливными рюмочками глаз» («Ламарк», 1932). По замечанию О. Ронена, рюмочки глаз восходят к бокальчатому глазу – термину, «обозначающему разновидность органа зрения у беспозвоночных» [Сошкин 2015: 159; Ронен 2010: 86]. Однако думается, что лексический ряд строк в большей степени подсказан устойчивыми языковыми сочетаниями. Наливные рюмочки глаз могут быть основаны на перетекающих друг в друга выражениях наливные яблочки (изоритмическая и фонетическая замена, благодаря которой актуализируется и выражение глазные яблоки), наливаться кровью (ср.: глаза налились кровью) и наливать что-либо в рюмку (рюмочку).

«И глотками по раскатам / Наслаждается мускатом / На язык, на вкус, на цвет» («Сядь, Державин, развалися…» («Стихи о русской поэзии, 1»), 1932). Здесь описывается вино, очевидно, не только очень приятное на вкус, но и цвет которого доставляет наслаждение. Характеристика вина соткана из коллокаций на вкус и пробовать на язык. В языковом плане цвет, вероятно, возникает из поговорки на вкус и цвет товарищей нет.