Наконец, как всегда с опозданием, начинается концертная программа. Папа выходит на танцплощадку, в своем прекрасном фраке он похож на Фреда Астера, джентльмен до мозга костей. Mariachis играют для начала «Марш тореадора», бог знает почему. Все аплодируют. Мама входит в круг, храбрая и энергичная, как молодой бычок, – она несколько недель просидела дома, ухаживая за Папой. На ней шифоновое платье цвета морской волны, с высокой талией, она кивает и чопорно машет всем, как английская королева. Папа целует руку Мемо, прижимает лицо Тото к щеке и целует всех своих сыновей в лоб или в макушку. И мне хочется заплакать.

Затем mariachis играют медленную песню Solamente una vez[553]. И Маму с Папой заставляют танцевать. Мама поначалу держится скованно, и тогда ей приносят несколько коктейлей, выпивает их и расслабляется. Мама с Папой танцуют так, будто танцевали вместе целую вечность, как люди, примирившиеся друг с другом и любящие друг друга.

Наконец за дело берется приглашенный нами диджей, а mariachis уходят. Диджей просто потрясающий, он заводит самую разную музыку – от Переса Прадо до Стиви Уандера. Когда играет Kung Fu Fighting, все мамочки вскакивают со своих мест и тянут за собой мужей, но те не желают присоединиться к ним. Вместо этого с ними танцуют их дети. Малышам нравится такое. Они хныкают и ноют, требуя, чтобы их взяли на руки. Сорванцы машут кулаками в воздухе, колотя друг друга по шее, или бегают по танцплощадке. Маленькие девочки, по крайней мере принцессы, танцуют со своими папами, а те, что не принадлежат к королевской семье, друг с другом. Рафин chiquillo вопит, и они со Зденкой передают его друг другу до тех пор, пока Папа не вызывается немного прогуляться с ним, чтобы ребенок успокоился, но мы все понимаем, что он улизнул, чтобы выкурить запрещенную сигарету, которую стрельнул у кого-то из своих друзей.

После She Loves You, The Twist, These Boots are Made for Walkin’, Midnight Train to Georgia, I Shot the Sheriff, Crocodile Rock и Oye Cómo Va диджей запускает музыку маминой и папиной молодости, выбрав наконец что-то такое, что заставляет абсолютно всех встать с мест – cumbia[554]. И так на танцплощадке оказываются все – дети, молодожены, старики, даже люди с ходунками и в инвалидных креслах, близкие и дальние родственники, сексапильные тетушки, похожие на накачанных воздухом морских коньков – пышные, невероятных размеров, выступающие из декольте своих платьев, с большими русалочьими бедрами, с большими русалочьими chichis, в платьях столь узких, что это и смешно, и чудесно одновременно. Все кружатся в ленивом, против часовой стрелки, хороводе. Живые и мертвые. Сеньор и сеньора Хучи, прилетевшие из Мехико. Бледнолицая Тетушка, у которой на каждой руке по внуку. Дядюшка Толстоморд и Тетушка Лича, Дядюшка Малыш и Тетушка Нинфа, все кузены-кузины с детьми, шестеро моих братьев со своими вторыми половинками и малышами. Тото танцует со своей новорожденной дочкой, а Мама злится и сердится, потому что он не обращает на нее внимания. Папа смешит жену Тото. Она американская кореянка, и он выпендривается перед ней – поет что-то по-корейски, чему кое-как научился во время войны.