Подобное впечатление вполне понятно. Конечно, предметом обсуждения здесь не является, скажем, статус императора в его отношении к папству. Ибо очевидно, что определенные политические разногласия в особых исторических условиях могут оказаться взрывоопасными, причем в случае изменения исторической ситуации они так или иначе теряют свою значимость. Общее впечатление здесь скрыто скорее в комбинациях острого критического анализа с тем, что, может быть, представлено как метафизические вылазки в область, граничащую с непознаваемым. С одной стороны, в Средние века мы находим мыслителей, проводящих различие между грамматическими и логическими формами высказываний, причем все это задолго до появления на исторической сцене Бертрана Рассела или толкования, касающиеся химер и тому подобных предметов, так что при этом не имеется в виду, что эти утверждения должны быть сущностями, соответствующими предметным выражениям релевантных высказываний. С другой стороны, мы находим мыслителей, мысль которых обращена к высшему, Бог для них – это бытие само по себе, представление для многих людей откровенно малопонятное.

Более понятной является позиция, занимаемая некоторыми лицами по отношению к средневековой философии, частично зависящая от их собственных же предположений. Так, к примеру, если человек является логическим позитивистом и подходит к средневековому мышлению с предубеждением, что все разговоры о трансцендентальном Боге по меньшей мере чепуха, то с самого начала он будет относиться неприязненно к философскому богословию Средневековья. Впрочем, это вовсе не обязательно является препятствием для должной оценки достижениям средневековых мыслителей, скажем, в такой области, как логика. Но если, осознавая значение интеллектуального статуса ведущих мыслителей Средневековья, возникновение метафизики он приписывает непосредственному влиянию ранее существовавших религиозных воззрений, так же средневековые мыслители могли бы приписывать возникновение позитивистского подхода ранее сформировавшимся философским взглядам.

Здесь мы лишены возможности вступать в дискуссию о логическом позитивизме. Однако стоит указать на то, что даже позитивист способен понять, каким путем средневековые мыслители приходили к таким необычным и странным положениям, как то, что Бог существует сам по себе. Это вовсе не является тем случаем, когда средневековый философ утверждает, что имеет привилегированный доступ к трансцендентальной реальности, куда он может совершить путешествие, чтобы затем вернуться обратно с готовыми сообщениями для своих коллег. Скорее всего, это тот случай, когда представлена точка зрения, что в пределах принятых концептуальных ограничений и языка другие способы вести диалог просто исключаются. Так, например, если некто говорил о Боге как о сущности, которая обретает существование (бытие) или которую бытие побуждает к действию, то, вероятно, он сводит Бога до уровня сущности, находящейся в пределах вселенной в качестве одного из множества атрибутов последней. Ибо, по сути дела, сущность ограничивает бытие в случае теоретически установленного между ними различия. Если же мы отрицаем какое-либо различие, утверждая вместо него равенство в отношении к тому, что утверждается этим равенством, то на последнее необходимо ссылаться как на чистое бытие или бытие само по себе. Конечно, подобную возможность можно подвергнуть сомнению или даже отказаться от нее. Однако дело в том, что необходимо иметь в виду наличие определенных понятий, обусловленных спецификой речи и концептуальной структурой языка, причем другие утверждения исключаются. Другими словами, высказывание может обладать функцией в пределах установленного языка. Хотя, впрочем, это может показаться невразумительным для тех, кто не пользуется языком, о котором идет речь.