– Не нападали. На огненных людей поглядеть пришли.

– Ночью? Когда спят?

– Коряки и ночью всё видят.

– Мы торговать к вам шли, брататься. Вы словно тати напали. Что ж, и другие зло на нас держат?

– Уйдёте – зла вам чинить не будем, – бесстрашно отвечал тойон, жить которому оставалось считанные часы, может, даже минуты. Мы думали, к нам пришли боги... Боги не ездят на оленях. Не живут в юртах. Вы – тоже люди. Только боги одарили вас огненной силой. Нам этой силы они не дали. Значит, мы провинились перед ними в чём-то.

– Ежели так, – заключил разговор Отлас, – вы должны нам покориться. Боги на нашей стороне.

– Я ухожу к верхним людям, – коряк отрешённо закрыл глаза, склонил голову на грудь.

– Кончился, – удивлённо сказал Григорий. – И даже не состонал.

– Воин, – похвалил умершего Отлас. – А тех поутру отпустить. Пущай разносят вести о нас. Дать им по ножу в дар, для жён ихних – по медному колечку. А вам, браты, – он ласково посмотрел на караульных, – по чарке водки. Службу несли справно.

31

На восток и на север могучий катился вал необоримый. Одних судьба гнала, звала воля, других – служба. И где бы ни был человек русский, он не жаждал чужой крови, хоть имел при себе и меч, и топор. Топор, чтоб возводить временное или навеки жильё, меч защищать себя от всякой напасти.

Влекло вперёд извечное любопытство. И к тому – державная нужда. То слева недруги переходили наши границы, то справа. А то и сразу со всех сторон. И брали русичи на свои плечи все воинские заботы. Надо было укреплять свои края. И шли они бесстрашно в неведомое.

И Отлас шёл.

И стал лагерем на реке Палане. Надо было прочинить нарты, упряжь, дать отдых людям и животным, опросить жителей здешних, коль скоро таковые встретятся, взять ясак.

А ещё – баньку изладить. Из Анадыря вышли – не мылись. От казаков дурной дух шёл, свербела кожа. О юкагирах и говорить нечего.

Лагерь с оглядкой выбирали: тундра проглядывалась на несколько вёрст окрест. Топили снег в котлах, мылись в крайней берестяной юрте, плескали на раскалённые валуны, кряхтели от удовольствия, ахали, охали, изумляя юкагиров. Вместо веников парились мокрыми, только выстиранными шароварами или рубахами. Отлас наломал на берегу ивняка, распалил его и заставил Потапа хлестать себя.

– Во, – крякал тот, истязая могучую спину атамана. – Сам себя приговорил к розгам. Давно, однако, не бит!

– Давненько. Хоть и не берёзовый веничек, а всё ж пронимает, – поводя покрасневшими, исстёганными лопатками, постанывал от наслаждения Отлас. – Дай-кось я тя постегаю.