– Стегай, токо без протяга, – упредил Потап. – Твою длань знаю.

Но от первого же удара взвизгнул, вывернулся и проворчал:

– Не саблей рубишь...

– Дак я примерялся, Потап. Ложись, буду бить вполсилы.

Но и вполсилы голые прутья просекли чуть ли не до мяса.

– Ну её к лешему, эту муку! – огромное тело Потапа сплошь покрылись багровыми полосами. – Я лучше у камушков погреюсь.

Он грелся, а Григорий ставил брату иголки, и тот, вдосталь напарившись, тут же уснул. Спал недолго, но встал, будто заново народившись.

- Охота тебе над собой измываться? – недоумевал Потап.

Большое сильное тело его не выносило никакой боли. И иглы, и самоистязание распаренными розгами казались рассчитанными на чужой глаз: нате, мол, поглядите, какой я выносливый. А Отлас благодарил в душе туфана, открывшего ему тайну тибетских игл: они снимали боль, успокаивали, особенно когда одолевало бешенство и рука поневоле тянулась к сабле или пистолю.

Человека лишить жизни просто, и в частых боях он лишал многих, порою сожалел. Но больнее всего было, когда сгоряча губил своего товарища или союзника. А такое случалось.

Отдохнувшие, свежие, братья явились в атаманскую юрту. Здесь были промышленные, Архип и Потап. После братьев в баню отправилась Марьяна.

– После баньки-то по чарочке бы, а, купцы удалые? – весело пытал Отлас, уже исчерпавший все свои запасы.

Промышленные замялись. Видно, берегли вино для мены. Знали, сколь любят его здешние люди. Но отказать атаману не смели. Хочешь не хочешь – пришлось открыть по этому случаю бочку. Сидор Бычан, старшой из промышленных, щуря хитрые масленые глазки, налил первую атаману. Потом и другим поднёс по чарке и стал забивать пробку.

– Нет, Сидор Фаддевич, у нас так не водится. Казакам поднести, да и юкагиров не обижай, – остановил его Отлас.

Толстая шея купца побурела. Прижимист был, а вино, доставленное сюда с такими муками, цены не имело. Делиться им с казаками, тем более с юкагиришками, купец не желал.

– Чо, пробку вынуть не можешь? – ласково усмехнулся Отлас, выставляя плечо. – Дай подмогну.

– Не дам! Не дозволю! – купец был широк, дороден, голос раскатистый, низкий. Обняв бочку, пал на неё, задёргал короткими толстыми ногами.

– Мне пожалел, побей тебя гром? Не мы ли вам, дьяволам толстопузым, мошну набиваем? Не ради ли вас собой жертвуем? Мне? Казакам моим? – Отлас задохнулся от ярости. Вышвырнув купца из юрты, опрокинул бочку, выкинул следом. – На, давись ей, падаль! Токо от нас ныне отлучён будешь. Сам торгуй...

Купец скулил на улице, обнимая столь дорогую для него бочку. Вокруг, держась за бока, заламывая малахаи, хохотали казаки, застенчиво улыбались юкагиры, видевшие позор Сидора.