Гнус точил их, точил нещадно, и только теперь, сами привыкшие убивать и грабить, ожесточившись в долгом походе, поняли, сколь страшна эта смерть в урмане. Ясак, который они присвоили, лежал подле ног Юшки. Он сурово молчал. Изрезанное глубокими складками лицо охотника словно закаменело. Глаза были недвижны и печальны.

– Не отпушшаешь – дай смерти скорой, – хрипел Пешнев, встречавшийся со смертью не раз. Его одного о чём-то хотел спросить Юшка. Хотел, но не спрашивал, дымил дурманящей табун-травой, купленной у заезжих купцов. Давал – по кругу – затянуться своим людям.

– Людожоры! – извивался в ремнях Пешнев, сдувая с губ насосавшихся кровью комаров. Отяжелев, они отваливались и с мерзким писком улетали. Мошкара же была ненасытна. Она клубилась тёмными тучами, седала на обнажённые тела. Один из казаков, молодой ширококостый уралец, не выдержал, умер. И другой, постарше, но тоже, видимо, не из крепких, без чувств обвис на ремнях.

Юшка и люди его невозмутимо выкурили подле костра по трубке, потом безмолвные, словно тени, исчезли в тайге.

Ремез не нашёл бы казаков, если б не сказала о них Марья.

– Только не все они живы, – добавила она с грустной усмешкой: устала после камлания. – Один, вижу, помер... от медвежьей хвори. Другой в безумие впал. Третий...

– Кто третий-то? Федька? Пешнев?

Марья кивнула:

– И ему недолго осталось, ежели не поспеешь.

– Ясак цел?

– Не видно. Может, пропал где. Может, спрятали...

– Скорей твои мужики отняли.

– Их нет там. Там токо твои люди. Голые и ремнями опутаны.

Ремез ужаснулся, хотя недавно ещё сам чуть не зарубил жуликоватого и наглого Пешнева. Но кто из казаков и добр и мягок? Ожесточаются в походах. Как и сам Ремез. С этим приходится мириться. Или – ломать. Не то они тебе на горло наступят. Бесшабашный, отчаянный народ. Но, как говорится, с волком жить – по-волчьи выть.

Подплывая к зимовью, подле которого, по словам Марьи, маялись в путах казаки, Ремез с тоскою подумал, что в Тобольске предстоит жёсткий спрос воеводский: потерпел урон без пользы, ясак пропал. Могут в мздоимстве обвинить. Не посмотрят, что сын боярский и первый изограф – пошлют под палки. Вон князь Гагарин на что уж несокрушим и богат был, как никто в Сибири, а головы лишился. И Меньшиков, дружок его первейший, не помог.

Да ладно, что до срока-то себя отпевать? Можно, конечно, скрыться и – не сыщут. Но с этой землёю связана вся жизнь. Здесь подал голос, впервые глаза на ней открыл... Тут похоронены дед Меншой, отец Ульян Моисеич. И Фимушку здесь встретил, и дети здесь родились... Пуповиной прирос к Сибири! Земля родимая!