Вот они, утеклецы! Второй, рябой казак, не единожды раненый, тоже скончался. Пешнев выжил, благодаря Марьиным хлопотам.

– Ясак-то, – намекнул шаманке Ремез, – пущай воротят. Мне худо будет – ладно. Вас выведут под корень, вот что худо!

– Пусть сыщут сперва. Мы на ногу скоры. И тайга велика.

– Сыщут, Марьюшка. Ваши же выдадут за вино. Расплата будет жестокая.

Марья вняла и, не упредив его, исчезла. Причалила к юртам, когда ватажка домой собиралась. Лодкою правил Юшка. На дне, прикрытая малицей, лежала хворая дочь. Лицо её пожелтело, глаза ввалились и смотрели на мир бессмысленно и равнодушно, словно всё в нём познали, и всё интересное человеку осталось позади.

В третьей бударке, которой правил седой старик, по обличью русский, нагорбились кожаные баулы с ясаком.

– Кто будешь, человек добрый? – приветствовал его Ремез.

Старец руки не подал. Смахнув со сморщенных век клочкастые лешачиные брови, гневно выкрикнул:

– Зверьё! Поганцы!

– Почто так, отец? Все ли мы зверьё? Все ли поганцы? – Ремез отшатнулся, точно долгие брови эти хлестнули его по глазам.

– Все! Все, как есть!

Слова старика задели. Ремез насупился, зло стиснул обветренные губы. Себя он не считал виноватым, но вдруг сделалось жутко, когда на брег выпрыгнула безумная Юшкина дочь, неловко отступившись, упала и, лёжа в грязи, уставилась на него пустыми и мёртвыми глазами. С лица и рук стекала болотная жижа, но ничто на свете – ни лес, ни река, ни люди, даже старик среди них, бранившийся с Ремезом из-за неё – несчастную, не занимало. Слова ничего не значили, как, верно, ничего не значило всё сущее на свете. Да и сама себя она не осознавала, точно в её телесной оболочке обитал кто-то чужой, сама она в этом мире отсутствовала, ничего о нём не знала, даже не понимала, наверно, что существует. Люди открывали рты, текла река и ходили под ветром волны, шумел лес, цвёл багульник, горланили халеи. Но ничто для неё не пахло, не звучало, не двигалось – всё омертвело. Но и всеобщую эту смерть или, вернее сказать, смерть собственного разума, она не воспринимала. Смерть есть небытие. Но до этого надо додуматься.

– Какую красу сгубили! – гневно выкрикивал старик. Голос его терял силу, гас, как закат над горами и всё же был страшен и сокрушающ. Чёрные руки, воздетые к небу, истекали страшными жилами, волосы дыбились на ветру, глаза сочились слезами.

– Возмездия! Возмездия!

– Хорёк! – вдруг вырвалось у девушки, увидавшей Пешнева. Что-то испуганное промелькнуло в её прояснившихся глазах. Она рванулась из рук отца, но тот держал её крепко, забыв выпустить после того, как поднял с земли.