28

Воевода, спровадив купцов бухарских, собрался было отдохнуть, но передумал.

«С Богом некогда побеседовать!» – подосадовал, но, приложив пальцы ко лбу, задумался. Кувырком жизнь катится с тех пор, как стал воеводой. Лесть и корысть стали привычны. Это мне-то, по кровям Рюриковичу! Мне, чьи предки были чтимы самим Иоанном Васильевичем! Отца привечал Алексей Михалыч. А сын его по чьим-то наветам сослал в Тобольск. Не оттого ли, что не угодил светлейшему князю, этому выскочке и цареву наушнику? Мне ли, думал, гнуть спину перед ничтожным? Да оно и лучше. Воину при дворе быть опасно. Хотя и здесь не оставляет его вниманием светлейший. Майор-то, наверно, им послан. Придраться найдёт к чему. А то, что всё с себя погорельцам отдал, в расчёт не возьмёт. Как не возьмёт, наверно, и то, что служил прежде верно и бескорыстно.

«Пущай! Ни перед кем головы клонить не стану!»

Сев в двуколку, воевода отправился на верфь. Любил он запах смолы и сосен. Любил топором помахать, послушать солёные шутки мастеров корабельных. Снизу и сверху суда пристают, и, карауля добычу, над ними кружат чайки. Плывут, плывут в Тобольск чужие и наши гости! Вольно им тут, торговать есть с кем. Всяк уплывает с прибылью. Увозят рыбу, и лес, и рухлядь мягкую, и оружие. В Тобольских ларях и лавках оседают иноземные товары, здешние купцы в обиде не остаются.

– Тюк-тюк... – выговаривает топорик. Щепа медовая, ровная, падает на помост. Воеводе любо играть топором! И Гаврила, опять разыскавший князя, не смеет его оторвать от дела. Сам мастер, он знает, как свят и дорог этот час. Красив и молод сейчас плотник. Десяток лет с себя сбросил.

«Подойти? Не подойти? – гадает Гаврила. – Ремезу-то не помог!»

Топор, звеневший ровно и ненадсадно, сбился и зачастил. Видно, песне его помешали большие заботы. Не просто от них отряхнуться. Да и сосне нескоро ещё стать корабельной мачтой.

Князь сел и задумался, закрыл глаза. Тоскливо это – жить на земле с закрытыми глазами. Красот её не увидишь. А ведь хороша земля-то! Хоть и немало на ней всякой нечисти. Зело хороша!

29

Ревизор, поджарый и хмурый, из мужиков выслужился. Отца, крепостного князей Долгоруких, забили палками до смерти. Мать, последние недели дохаживая, кусошничала и упала на проезжей дороге. Её переехал пьяный приказчик. Утром, окуривая перед службой храм, дьячок увидал под иконою пресвятой девы тёмный свёрток. Кинулся, думал щедрое чьё-то подношение. Но, развернув покрывало, похмельно выпучил глаза: «Во дева-то, ешь-моешь, чо опять сотворила!».