У Сталина была собственная, отлично работавшая агентурная сеть; с первого же разговора и она и Троцкий находились под наблюдением, он знал об их отношениях всё: где, когда, сколько – до последней мелочи, и тем не менее настолько привык ей верить, так привык, что за все годы она не скрыла от него ни одного из своих любовников, что и здесь, не зная, должен Троцкий быть убит или нет, в конце концов, измученный сомнениями, выслал его из страны. Понял он, как обстояли дела, лишь когда на исходе месяца не получил обычной премиальной недели. Он пришел звать ее поехать вместе на Кавказ, и тут она проговорилась, проболталась совсем по-бабьи, и он не успокоился до тех пор, пока в сороковом году в Мексике Рамон Меркадор альпенштоком не проломил-таки голову врага.

После высылки Троцкого отношения их прервались; она ждала ареста, не сомневалась, что он будет ее пытать, и заранее молила Бога, чтобы Он не длил мучений, дал скорее умереть. Но Сталин не тронул ее, он как будто просто о ней забыл. К тому времени в нем появился настоящий вкус к власти – и было ясно, что он уже рядом, вплотную с тем, что она просила для него у Бога. Ненависть и месть закалили его, сделали мужчиной, и всё же де Сталь пока не была уверена, что без ее помощи он сумеет быть правителем, достойным великой России.

С легкой руки Хрущева стало общим местом и всеми повторяется, что суть культа Сталина в безудержном, безграничном его восхвалении и ни в чем больше, но ведь это глупость. Целью культа Сталина, который тоже был ее, де Сталь, детищем (начала она его лепить в популярнейшем советском журнале предвоенных лет “Работница”: она не только редактировала “Работницу”, но и писала в каждый номер множество разных материалов; потом, когда поняли, чего она хочет, ее инициативу подхватили тысячи: и поэты, и художники, и композиторы), было совсем другое, по смыслу, пожалуй, противоположное.

Образ Сталина, ею и другими с таким восторгом творимый, был тем идеалом, к которому Сталин должен был стремиться, правя Россией, тем идеалом, за которым он, пускай из последних сил, пускай стиснув зубы, но должен был тянуться. То есть это было не восхваление, наоборот, постоянный укор, открытая для народа демонстрация того, как он, Сталин, еще несовершенен. Образ во всем превосходил его, он был мудрее, смелее, красивее, решительней, бескомпромиссней, предусмотрительней, наконец, просто моложе и здоровее. И Сталин, ненавидя свой культ, проклиная его, как и предвидела де Сталь, тянулся, тянулся за ним всю жизнь, пока окончательно не надорвался. Это была гонка за лидером, которого он так и не настиг.