В начале восстания великий князь просто не желал проливать кровь поляков[1638], а в основе такого решения лежала убежденность в политической субъектности Польши и недопустимости вмешательства Российской империи в целый ряд происходивших здесь процессов. Окажись великий князь свидетелем бунта в любой другой части империи, его позиции были бы, бесспорно, иными, а решительность покарать бунтовщиков не сдерживалась бы ментальными установками. Примечателен и тот факт, что Константин Павлович, отпустив польские войска, зафиксировал разделение между участниками событий не по линии лояльные – нелояльные, а по линии русские – поляки.

Император, возмущенный действиями брата, который не только не предпринял ничего для предотвращения восстания в Варшаве, но и отпустил польский Конно-егерский полк, казалось бы, должен был придерживаться иной линии поведения. Вместе с тем у императора был свой Валицкий – даже не один, и, выслушивая предъявляемые польской стороной требования (соблюдение конституции, полная амнистия восставшим, присоединение к Царству Польскому территорий, аннексированных Российской империей по разделам Польши, и даже начало войны с Австрией за Галицию[1639]), монарх вел с представителями мятежников столь же долгие и столь же поразительные разговоры.

До объявления манифеста от 25 января (6 февраля) 1831 г. «О вступлении Действующей Армии в пределы Царства Польского, для усмирения мятежников»[1640] император успел пообщаться с несколькими польскими эмиссарами – Ф.‐К. Любецким, Я. Езерским и Ф. Вылежинским. У нас нет материалов относительно разговора, который состоялся между императором и хорошо ему знакомым министром финансов Царства Польского Ф.‐К. Друцким-Любецким, принявшим впоследствии решение не возвращаться в Варшаву[1641]. Два других депутата от временного правительства восставших, напротив, оставили достаточно пространные описания своих разговоров с Николаем I и некоторыми высшими чиновниками.

Император стремился создать видимость того, что российская власть не вступает в переговоры с мятежниками, поэтому Любецкий получил аудиенцию в качестве министра финансов Царства Польского, а Я. Езерский и Ф. Вылежинский – как путешественники[1642]. Едва ли, впрочем, указание на соблюдение приличий проясняет здесь причинно-следственную связь, ведь это не дает ответа на вопрос о том, зачем император Николай разговаривал с посланниками Варшавы.