В разговоре с Вылежинским император Николай более точно (нежели при разговоре с Я. Езерским) описал механику прощения. Ключевым звеном здесь оказывалось не раскаяние мятежников или их стремление искупить вину, как того можно было бы ожидать, а гарантированный контроль над действиями подданных Российской империи, затаивших обиду на жителей Царства Польского. Поддержав позицию великого князя Константина, который отказался от подавления мятежа (это «вызвало бы проявления национальной вражды»), Николай I заметил Вылежинскому, что «теперь русские совершенно чисты, ибо до сих пор не сделали ни одного выстрела против поляков»[1670]. Свои рассуждения он завершил словами: «Скажите от меня полякам, что Я уверен в том, что на них действует иностранное влияние, которое Я считаю главным поводом этой революции. Русский народ оскорблен и возмущен поступком Польши и Мне с трудом удается сдерживать его законное негодование. Но до тех пор, пока Я царствую, Я сумею заставить повиноваться Моей воле, сумею повлиять на Моих подданных, и в этом отношении поляки могут быть покойны»[1671]. Иными словами, император позиционировал себя посредником между разгневанными русскими, чей гнев был законным, но по-восточному необузданным, и поляками, которые, хоть и повели себя опрометчиво, не должны пострадать от буйного проявления недовольства противной стороны, а потому нуждались в защите и покровительстве.

13 (25) января 1831 г. в Варшаве состоялось действо, которое заставило Николая I посмотреть на ситуацию с иной стороны. В Варшавском замке, в зале сейма, где менее двух лет назад император Николай опустился на колени, произнося свою коронационную молитву, собравшийся польский сейм подписал акт о детронизации – декларацию о лишении российского императора престола[1672]. Польская субъектность, за которую так ратовал император Александр I и которую поддерживал Николай I, звучала в документе во весь голос: «Самые святые и торжественные договоры только тогда являются нерушимыми, когда искренне соблюдаются обеими сторонами. Всему миру известно наше терпение. Обещанные под присягой двумя владыками и столь часто попираемые свободы освобождают обе стороны и польский народ от верности. Сказанные, наконец, самим Николаем слова, что первый же выстрел с нашей стороны всегда будет сигналом к гибели Польши, не оставили нам никакой надежды на исправление нанесенных обид, не оставили нам ничего, кроме благородного горя. Таким образом народ польский, на сейме собранный, заявляет: он является независимой нацией и имеет право тому корону польскую отдать, кого ее достойным сочтет, на кого рассчитывать будет, кто приведенный к присяге веры твердо и без ущерба соблюдет обещанные присягой свободы»[1673]. Примечательно, что, навязывая Николаю I свою логику, поляки называли себя «народом» и «нацией», а Александра и Николая именовали «стороной» договора, совершенно не упоминая русских.