В момент общения, которое, напомним, происходило в декабре 1830 г., никто из его участников еще не произносил слово «неблагодарность», хотя все трое уже рассуждали о преимуществах, полученных Польшей и, соответственно, недополученных Россией. Бенкендорф, говоря о «покровительстве фабричной промышленности» в Польше, фиксирует, что последнее было осуществлено «даже в ущерб России»[1658]. Интересно, что Александр Христофорович, предлагая своему визави сравнить Царство с экономическим и политическим состоянием польских земель, находящихся в составе Австрии и Пруссии, указал также и на преимущество Царства Польского по отношению к территориям бывшей Речи Посполитой, которые вошли в состав Российской империи в XVIII в. Еще более прямолинейную позицию занял И. И. Дибич. Называя себя «русским человеком», фельдмаршал повторил консервативную трактовку событий последних полутора десятилетий – политика Александра I в Польше была оскорбительной для подданных императора в России: «Император Александр (добродетельнейший человек в мире) непременно желал этого (дарования Польше конституции. – Прим. авт.), – Россия ничего не сказала, пожелав всевозможных благ Польше и дарованным ей учреждениям»[1659].

Показательно, что в момент разговора категория «враг» оказывается еще в известной мере не определена. Бенкендорф, Дибич и Николай I, осудив бунтовщиков (шеф Третьего отделения в тексте Вылежинского называет произошедшее в Польше войной «негодяев против честных людей»[1660]), прямо возложили ответственность за произошедшее на великого князя Константина Павловича, а И. И. Дибич – еще и на покойного императора Александра I. Великий князь, как полагали собеседники шляхтича, «благодаря качествам своего характера… являлся поводом страдания многих людей: он бестактно и беспричинно шокировал известные идеи, словом, он был причиной всеобщего неудовольствия и, конечно, являлся одним из важнейших факторов постепенно зарождавшегося революционного движения в крае»[1661]. В разговоре не содержалось никаких упреков, не упоминались и погибшие в Варшаве лояльные Николаю I польские генералы.

Судя по содержанию материалов Ф. Вылежинского, все трое старались продемонстрировать парламентеру свое расположение. Так, Бенкендорф и Дибич хвалили польские войска. Последний счел возможным сообщить, что «был особенно хорошего мнения о польском войске», в первую очередь о «военачальниках и старших офицерах, совершивших походы с Наполеоном»[1662], а Бенкендорф привел в качестве аргумента свои слова императору: «Государь, Вы можете рассчитывать на польскую армию, как на Ваш Преображенский полк»[1663]. Император был воплощением любезности: он передавал поклоны знакомым[1664], восхищался красотой княгини Яблоновской[1665] и, наконец, предложил парламентеру диктатора Хлопицкого стать его собственным флигель-адъютантом[1666]. Среди прочего Николай I просил Ф. Вылежинского передать поклон полковнику Ягмину, который командовал Конно-егерским полком, оставшимся верным Константину Павловичу в первые дни восстания. Высоко оценив преданность полка, монарх поведал Вылежинскому, что размышлял о возможности предоставить полку права старой гвардии[1667]. Он также был уверен, что конные егеря будут при нем во время въезда в Варшаву[1668]. Интересно, что на обратном пути в столицу Царства Польского Вылежинский, по его словам, нашел полковника егерей в Пултуске и выполнил просьбу императора. В ответ на это Ягмин ответил, что он сам и его полк, что бы ни случилось, искренне преданы польскому делу[1669].