Между прочим, схожие рассуждения о выборе между двумя политическими субъектами содержатся и в переписке Николая и великого князя Константина Павловича. В письме от 8 (20) декабря 1830 г. император задавал брату вопрос, который, судя по контексту, не был столь уж риторическим: «Если из двух народов и двух престолов один должен погибнуть, – могу ли я хоть мгновение сомневаться?»[1652]

И все же в конце разговора с Я. Езерским император обратился к базовым установкам, определявшим его политику на западных территориях. Он заявил польскому эмиссару: «…я найду средство простить»[1653]. Русские войска еще не перешли границу Царства, а Николай I уже искал способы простить восставших.

Встречи императора с Я. Езерским и еще одним депутатом повстанцев Ф. Вылежинским, адъютантом диктатора И. Хлопицкого[1654], прошли с интервалом в две недели. За это время монарх и его окружение выстроили многоуровневую систему аргументов, интерпретирующую действия поляков и осмысляющую собственную политическую стратегию в Царстве Польском. Все это привело к тому, что Вылежинскому пришлось принять участие в целой серии многочасовых разговоров с И. И. Дибичем, А. Х. Бенкендорфом и самим императором.

Как и в случае с Я. Езерским, точкой отсчета стало удивление, которое выражали все участники с российской стороны. Николай I, по словам поляка, выглядел скорее огорченным, нежели негодующим. В тот момент монарх, по мнению Вылежинского, не предполагал, что «обстоятельства примут тот характер, который они впоследствии имели»[1655]. «Скажите сами, неужели я мог когда-нибудь ожидать революцию в Польше?» – восклицал император. «Я решительно не могу понять, каким образом поляки пришли к мысли о революции…» – вторил ему Бенкендорф. «Это (нарушение конституции. – Прим. авт.) не может служить оправданием революции, ибо, несмотря на все это, в Польше все-таки было больше хорошего, чем дурного», – заявлял И. И. Дибич. Император, шеф Третьего отделения и фельдмаршал, объясняя свое удивление, перечисляли положительные изменения, произошедшие в Польше за прошедшие полтора десятилетия, – дарование конституции, «уважение к польской национальности», покровительство искусству и наукам и, наконец, многочисленные экономические преференции. А. Х. Бенкендорф даже нарисовал выразительную картину процветания: «Ваша страна могла служить образцом экономического благоденствия народов, ей удивлялись все иностранцы, население постепенно увеличивалось, повинности не были обременительны для народа, вы управлялись своими собственными законами, торговля и промышленность процветали, города и села постепенно увеличивались, и вся Польша представляла собой завидный образец благоустройства и культуры»[1656]. Говоря о благодеяниях в отношении Польши, монарх и шеф Третьего отделения несколько раз упоминали коронацию 1829 г. и сейм 1830 г.[1657]