И Клара вдруг ответила:

— Правда что.

И при этих словах улыбнулась — тихо, почти незаметно, будто про себя.

Спор сразу закончился, девчонки заговорили о платьях, диадемах — о важном. А Марик потом всё думала, как Клара улыбнулась.

Как она улыбнулась! Не просто так. Не от удовольствия, не в насмешку, не из любезности. Так улыбаются, когда что-то знают.

Ирка сказала «у них любовь». И Клара не стала возражать, спорить. Не съехидничала, как она умеет. Значит, ей известно, что это такое.

Про любовь — она понимает! Изнутри, молча, про себя, никому не говоря. Значит, у неё есть эта тайна. У неё тоже есть эта тайна. Она любит.

И не говорит! Ближайшей подруге — не говорит…

Но ведь и Марик тоже не сказала ей про Марка. Даже если захотела бы сказать, не смогла бы, потому что для этого нужны какие-то особые слова. Обыкновенные, повседневные — не годятся. Они только затмевают, загораживают смысл. Наверное, когда любовь прячется позади слов, не надо вытаскивать её из укрытия. Вдруг ей будет больно.

На этой мысли запищал телефон.

— Дщерь моя единоутробная! — это мама. — Ты ещё в школе, нет? Зайди багет возьми, христом-богом тя молю. А то я поздно поеду, свежих опять не останется.

Марик была уже дома, но выйти в пекарню — не вопрос, два шага ведь. Со двора через переход и потом вдоль сквера, и там ТЦ, пекарня в пристройке. Можно добежать без шапки, тепло на улице, золотая осень.

Она шла мимо сквера, держа ещё тёплый багет обеими руками и раздумывая, как удержаться и не отъесть горбушку (ответ: никак). И вдруг увидела Клару, её спину в розовом пальто.

Марик машинально ускорила шаг, чтоб догнать её, но почти сразу увидела, как из-за живой изгороди навстречу Кларе вышел Марк. В синей куртке, новой, наверное. Красивый оттенок, сочетается с розовым. Господи.

Они не видели Марика и вообще никого не видели. Смотрели друг на друга. Взялись за руки и пошли через сквер.

Стало так странно жить. От всего происходящего, от всей жизни Марика отделяла теперь большая, бессмысленная пустота. Или, может быть, вся окружающая жизнь и была пустотой.

По утрам Марик просыпалась от того, что спать было неприятно и неинтересно. Просыпаться, впрочем, тоже. Она завтракала, не понимая, что она ест, чай у неё в кружке или кофе, с молоком или без. Шла по улице, не понимая, тепло ей или холодно, есть ли на ней шапка, перчатки.

Дойдя до школы, не смотрела в гардеробе, висит ли куртка. Неважно, счастья больше не будет. Никакого, никогда.