Мужчина нехотя отошел от матери на пару шагов.

— Это ваша мама?

— Да.

— Вы знаете, я недавно похоронил отца, он тоже был не в себе последний год.

Глаза мужчины немного потеплели.

— Вы ведь кричите иногда на нее?

— Ну… да, бывает.

— Я понимаю вас, но, как вам сказать, пусть живет ваша мама сто лет, но однажды, может быть, совсем скоро она уйдет. Это ведь всегда неожиданно, всегда.

Мужчина напрягся, но стал слушать внимательнее.

— Понимаете, когда это случится, вы забудете, почему вы на нее кричали. Совсем-совсем забудете. А каждый день, когда вы на нее накричали, будет как гвоздь в вашей голове.

Мне не хватало слов. И я потыкал себе в лоб не сгибающимся от волнения пальцем.

— Понимаете, у меня сейчас вся голова в этих гвоздях. Их никто не вытащит. Я с этим живу и не хочу, чтобы вы жили так же.

Мужчина немного растеряно пожевал губами.

— Да, конечно, но мама так…

Я наклонился к нему ближе.

— Один раз, всего один лишний раз сдержитесь, не накричите на нее, как бы тяжело ни было. Пожалейте сами себя.

Мужчина слушал, а я просто захлебывался в своих словах, как всегда бывает, когда чувства мчатся в тебе, как ураганный ветер, а язык за ними не поспевает. Я прикоснулся к рукаву влажной от сырости зеленой куртки, и мужчина не отнял руку.

— Сейчас последние дни, когда вы вместе. И если вы, даже заботясь о ее теле, будете при этом разъедать ее душу… Да, она тоже мучает вас, но вы молоды, у вас будет время, чтобы все это забыть, залечить в себе, а у нее этого времени нет. Она так и уйдет обиженной и раздраженной. И вас никто не простит, потому что некому будет уже вас прощать.

Мужчина растерянно посмотрел на меня. По глазам его я понял, что он сам знал об этом. Но знать — это еще не осознавать.

Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я увидел, как они отходят от банка по слякотному булыжнику через холодный август, сын и мать.