— Ну вот, короче, Сашка уехал на заработки, обещал скоро вернуться, дом веду в одиночку, собака Белка сухой корм не ест, видно, зубы уже болят, размачиваю…

Папины соседи внимательно слушают, тут, в реанимации, какие у них развлечения. Даже и не знаешь, что лучше, без сознания здесь быть или часами, сутками напролет смотреть в белый потолок и чувствовать только прикосновения пусть заботливых, но совсем чужих рук.

— Папа, ты что раскрылся, тут дамы.

Дама здесь только одна, коротко остриженная девушка. Она в сознании. Но лежать неподвижно ей еще долго. Внезапно она говорит мне:

— А я музыкант…

— О, это прекрасно, а на чем играете?

— Классическая гитара. Вы знаете Ференца Листа?

— Я его обожаю.

Становлюсь на кончики кроссовок для воздушности и начинаю напевать: «Та-рам, пам, пам-м-м, пам-пам…»

Девушка смеется.

Я достаю из сумки бутылки с крепким бульоном, вез их сегодня, намертво держа за стеклянное горло, в прошлый раз крышка в сумке открылась, и вся моя стряпня оказалась у меня на коленях.

— Вот, папа, это тебе еда. А это кефир…

Отцовская бледная рука, похожая на голого новорожденного инопланетянина, растерянно блуждает в воздухе. Пожимаю ее, но папа слегка отпихивает мою ладонь.

— Хочешь опять пободаться со мной? Мне кажется, ты сейчас немного не в форме.

Папа чуть улыбается. Рука снова описывает параболы в воздухе и наконец касается моей груди. Отец перебирает пальцами.

— Ну вот, видишь, папа, все работает…

Проверяю, не слишком ли туго завязаны узлы у отца на плечах. Его и его соседей привязывают, чтобы в забытьи не повыдергивали провода от машин, к которым они подключены.

— А сейчас я тебе почитаю…

Папа прикрывает глаза. Слышит ли он меня? Слушает его соседка. Слушает присевшая на стул отдохнуть нянечка, что ей еще остается делать. Прооперированный татарин, крепко связанный по рукам и ногам, прикрыв опухший глаз, вроде притих.

Закончив читать свой новый рассказ, вижу, что отец уснул. Девушка улыбается. Татарин смотрит на меня, мне кажется, уже не так сердито.