– Только невероятно удачливые и безумно талантливые люди добиваются успехов в сфере искусства, – сказал папа несколько дней спустя. – И даже в этом случае они проходят через множество трудностей. Тебе это не подойдет.
– Все, пап, я поняла. Ты думаешь, я недостаточно талантлива. Или недостаточно удачлива.
– Это ведь очень тяжкий труд, Ли. Ты хоть раз работала над чем-нибудь так усердно, что больше не могла ничего делать?
Я подумала о выставке в Берлине, о том, как меня выделил Нагори, как предупредил, что месяцы пролетят очень быстро. Он был прав насчет этого. А папа был прав насчет работы. Я действительно недостаточно усердно трудилась. Да и могла ли я?
Тот разговор с ним стал последней каплей: я собиралась доказать, что он не прав. Я
Папа снова улетел на другой конец планеты, а я купила новый скетчбук, больше привычного мне формата. Правда, как только я села за работу, я поняла, что не могу ни о чем думать. Темнота нашего дома зажала меня. Когда мама была такой тихой, дом казался глубокой ямой. А когда она кричала и злилась, дом превращался в грозовую тучу, которую разрывало от собственного грома.
Хоть папа был невыносим со своими аргументами насчет моего будущего, его присутствие сглаживало грозу, успокаивало маму. Я жутко радовалась его отъездам и в то же время ненавидела их.
Была среда, когда Аксель встретил меня у нашего дома, как раз когда я выходила из вечернего автобуса, возвращаясь со школы.
– Как ты сегодня порисовала? – спросил он, кивая на художественную папку у меня под мышкой.
Я пожала плечами.
– Нагори вроде доволен.
– Супер, – сказал он.
Видеть его было не то чтобы странно, но мне показалось непривычным то, как он смотрел на меня, пока я отпирала дверь. Он последовал за мной внутрь и скинул ботинки.
– Твоя мама наверху? – спросил он.
Почти весь свет был выключен, в доме царила тишина.
– Хм, видимо.
Он сел на диван, чтобы быть подальше от меня. Я услышала, как, прежде чем заговорить, он сделал вдох – будто собирался с силами.
– Собираешься туда в пятницу?