Возможно, это тысячелетия безмолвия и странствий, миллионы лет неотрывного бдения в изголовье нашей исчезнувшей цивилизации – но мы чувствуем, каждый из нас чувствует вдруг навалившуюся тяжесть, и усталость, и приятное тепло алтарного огня, и сияние наше тускнеет, и наши глаза закрываются один за другим.

– Do not be afraid, – говорим мы, бормочем сквозь подступающий, обступающий нас со всех сторон сон, – не бойтесь, всё хорошо, у вас всё получится, мы проследим.

Мы спим и чувствуем столетия, проносящиеся мимо, как если бы мы бежали вдоль потока времени со всех ног, расправив крылья; мы спим, но не видим снов и почти не помним себя; мы спим, и спим, и спим – до тех пор, пока не просыпаемся в каком-то совершенно другом месте; мы просыпаемся и открываем глаза.

Они молча стоят вокруг – те, кто придёт после нас – молча стоят вокруг нас, склонившись в почтении; мы прислушиваемся, всматриваемся в их сердца.

– Не бойтесь, – говорим мы, – не впускайте страх в себя, не становитесь страхом, не позволяйте страху стать вами, do not be afraid.

Они бормочут и охают и склоняются ниже, мы слышим их страх, но он не такой, как был прежде, не направлен на нас, не вызван нашим появлением, нашим бодрствованием и нашими открытыми глазами, и мы понимаем, чувствуем, видим – надвигается беда, и они пришли к нам за помощью, но мы не боги, мы – всего лишь те, кто был до них, почти не существующие, почти без памяти – мы мало чем можем им помочь.

– Do not be afraid, – повторяем мы, – не позволяйте страху гнать вас к вашей гибели, не живите в страхе, не давайте страху жить в вас, не бойтесь, не бойтесь, не наделяйте страх властью, он не имеет на вас никаких прав.

Наше сияние становится ярче, ярче, становится настолько сильным, что они прячут лица, прикрывают глаза. Мы сияем – каждый из нас сияет какое-то время – минуту – вечность – и мы снова закрываем все наши глаза и снова спим.

Мы не знаем, что происходит с теми, кто придёт после нас; не знаем, как развивается их цивилизация; изобретают ли они те же принципы и механизмы, что изобретали мы, или же идут по совершенно другому пути. Ведут ли они войны – вели ли мы войны – откуда мы знаем такое понятие, как война? Мы спим, и страх отступает ещё дальше, ещё реже; мы больше не просыпаемся все, одновременно, но – по одному или по двое, редко когда по трое; мы по-прежнему не знаем ничего о местонахождении других из нас, из тех, кто остался, когда многие миллиарды нас исчезли с лица планеты вместе со всем, что они изобрели и построили, но мы остро и точно чувствуем присутствие друг друга и всегда безошибочно знаем, что мы хотим сказать тем, кто придёт после нас.