Мы просыпаемся в одиночестве: каждый из нас совершенно один, мы чувствуем многие километры пустоты вокруг собственных тел и комнат, с абсолютной равнодушной уверенностью зная, что не встретим никого за долгие дни пути, если нам вздумается выйти из дома и отправиться в произвольно выбранном направлении. Мы просыпаемся в одиночестве, в совершенной уверенности в том, что никогда не встретимся, но существование нас как множества, тщательно рассеянного по планете, не вызывает ни малейшей тени сомнения.

Дождавшись утра, мы выходим в изменившийся мир.

Мир изменился и мир остался прежним, и мы рассматриваем мир, из которого неизвестное время назад вычли нас, многие миллионы, миллиарды нас, оставив всё прочее совершенно нетронутым. Мы осматриваемся в незнакомом знакомом мире за пределами наших комнат, в первый момент подчиняясь требованиям основных инстинктов – выживание, пропитание, укрытие – но спустя какое-то время судорожных метаний по опустевшим, но всё ещё полным необходимыми вещами улицам и зданиям, постепенно, разом понимаем, что всё это больше не имеет значения: мы не испытываем голода, жажды или усталости, мы больше не бежим, не мечемся, не суетимся и не можем сказать, в котором из этих разных одинаковых зданий находится комната, в которой мы проснулись.

Больше мы не спим.

Мы не спим очень долго.

Всё это время мы перемещаемся между зданий, почти не заходим внутрь (только иногда, когда подобие былого любопытства внезапно вспыхивает внутри нас, чтобы так же внезапно погаснуть) и смотрим. Мы смотрим на наш мир, на мир, который теперь уже не наш и, возможно, никогда не был нашим; смотрим на то, как мир меняется, как постепенно меняются очертания, стираются следы, как всё, что было сделано и построено нами – многими миллиардами исчезнувших нас – покрывается пылью и плесенью, проседает, мягко и неторопливо уходит в землю, скрывается под буйной порослью молодых, ничем не сдерживаемых растений. Мы перемещаемся и наблюдаем, мы не испытываем никаких привычных потребностей или эмоций, хотя память о них всё ещё с нами, мы смотрим равно сквозь свет и сквозь тьму и сквозь тусклое и сквозь яркое – мы наблюдаем до тех пор, пока не остаётся ничего, ни малейшего следа или намёка о том, что мы когда-то были – и тогда, после того, как рассыпается в пыль последнее, созданное нами, приходят они.

По внешнему виду их сложно судить, от кого именно они произошли, какой из видов продвинулся дальше, быстрее, сильнее чтобы занять освобождённую нами нишу: нам кажется, что они шли по этому пути уже долгие тысячелетия, и, возможно, это движение началось задолго до того, как исчезли мы – впрочем, все эти наши размышления не имеют никакого значения, потому что они замечают нас, встречают наш взгляд и отдёргивают свой, словно обжегшись, и замирают на месте, и дрожат.