К тому времени, когда родилась Ибойка, — после первой мировой войны, — не только господа аристократы, но и подражавшие им буржуа, а за ними и городская мелкота отказались от прежних, слишком «обыкновенных» (как раз тогда приобрело это старинное слово новый, пренебрежительный оттенок), простонародных женских имен, вроде Эржебет, Борбала, Юлианна, Жужанна, — ведь так звали их горничных и кухарок, наводнивших Будапешт после войны. Всякие романтические Эльвиры и Мальвины уже вышли из моды, и дочерей стали наделять такими именами, как Ибойя, Виола или Баба, Цица, Боци и тому подобное[27].

Таким-то образом первая и единственная дочь привратника Келлера была названа Ибойей, что превратилось сперва в уменьшительное Иби, а затем в ласкательное Ибойка.

Так и выросла Ибойка в привратницкой и в парадном большого доходного дома под крылышком заботливой мамаши, души не чаявшей в своем единственном детище. Через это парадное взирала она на окружающий мир. Перед ее глазами мелькали рассыльные из магазинов: кроме обычных каждодневных «комиссий», они несли в квартиры господ чиновников и коммерсантов накануне праздников, именин и дней рождения — а в доме на шестьдесят квартир их случалось немало — великолепные букеты, дорогие вина, ликеры, шампанское в сверкающих, украшенных пестрыми этикетками бутылках, разные деликатесы в яркой, заманчивой упаковке, отборные фрукты и кондитерские чудеса, от одного вида которых уже текли слюнки; за ними следовали картонки, коробки, шкатулки, скрывающие таинственные сокровища: новые платья, модные шляпки, костюмы для больших и малых приемов, драгоценности, меха, боа, страусовые перья, манто… Как все это было любопытно и соблазнительно для рано развившейся девочки-подростка!

А когда господа с женами и их дочери в сопровождении кавалеров, все в вечерних туалетах, величественно, словно владетельные принцы и принцессы, шествовали вниз по лестнице, Ибойка никогда не упускала случая украдкой рассмотреть их с головы до ног. Поэтому в вечерние часы она охотно выполняла за отца его служебные обязанности.

Позже Ибойке случалось и на рассвете — если мать прихварывала, а отец, «нализавшись» днем, спал как убитый — отпирать двери возвращавшимся с ночных кутежей компаниям, и тогда она внимательно наблюдала, как, пошатываясь и спотыкаясь, поднимаются они по лестнице, громко и бесцеремонно переговариваются и хохочут бессмысленным, пьяным смехом…

Но и домашние увеселения господ (в годы войны из-за комендантского часа и затемнения они особенно вошли в моду) были не менее привлекательны. Приглушенные, еле слышные сквозь увешанные коврами стены квартир или внезапно вырвавшиеся из распахнутой двери и гулко отдающиеся в лестничной клетке звуки музыки, сладко-тягучие мелодии, душещипательные напевы, расслабляющий ритм танца — все это действовало на воображение любопытной, жаждущей развлечений и тянувшейся к «большому свету» молоденькой девушки, которая к тому же считала себя — и не без оснований — красивой, очень красивой, изящной и обворожительной.