Но в Пеште черствый хлеб совсем не тот. Если свежий хлеб, вернее, примешанный к нему картофель, и здесь бывает душистым, а иногда неплох и на вкус, то черствый совсем безвкусен, и жуешь его, словно опилки. Разумеется, это знают только те, для кого хлеб есть хлеб насущный. Вскоре Йожи на собственном опыте убедился, что совсем не так уж глупы городские старожилы, которые каждое утро заглядывают в булочную.

Вдобавок, к этому времени он уже познал ту умственную усталость, которая овладевает человеком после длительных совещаний и собраний и не поддается врачеванию ни салом, ни колбасой. Тут уж не помогут ни пиво, ни вино: усталые нервы и ноющий желудок требуют другого, подкрепляющего напитка — кофе или чая.

Так Йожи оставил привычку запасаться провизией на несколько дней или на целую неделю вперед и стал изо дня в день наведываться к прилавку кооператива — к тому самому прилавку, за которым работала Ибойка Келлер.

Он видел ее каждый день и не мог не отметить, как опрятно, как аккуратно и чистенько одевается эта красивая, стройная девушка-продавщица. И Йожи сам не заметил, как начал заходить в магазин ежедневно уже только затем, чтобы взглянуть на Ибойку. Он был не прочь заглядывать туда и дважды, но утром, когда торопишься на работу, магазин всегда битком набит, а Йожи ничего не любит делать наспех. Теперь он стал покупать провизию небольшими порциями еще и потому, чтобы иметь случай и повод лишний раз и подольше поглядеть на Ибойку.

Время шло, и неожиданно для себя самого Йожи попал во власть того странного лихорадочного состояния, которое зовется любовью. Всякий раз при виде Ибойки он испытывал какое-то смущение, его охватывало желанное, но вместе с тем и мучительное волнение.

Тут не было ничего удивительного: Ибойка и в самом деле была хороша, а за прилавком даже красивее, чем на улице. Здесь с ее лица не сходило выражение такого «величия», какого Йожи еще, пожалуй, не видывал на женских лицах, — впрочем, в бытность кузнечным подмастерьем ему очень мало доводилось их «изучать». Быть может, это была только самоуверенность красоты, ибо женщина, знающая, что она красива, невольно начинает смотреть сверху вниз на некрасивых, то есть на всех остальных, — ведь красавиц на свете так немного, особенно если смотреть на мир их же глазами. К выражению величия примешивался легкий оттенок скуки, той скуки, что нередко написана на лицах продавцов и продавщиц, для которых их занятие — не более чем вынужденный труд, к тому же зачастую нудный. Ведь тем, кого не манит выручка или кто не гонится за прибылью, как частные торговцы, покупатель порой бывает скучен, очень скучен, и эту скуку они прячут под маской необъяснимого высокомерия либо тонкой изысканности. Видные, красивые, здоровые и хорошо сложенные девицы, все помыслы которых сосредоточены на собственном теле и на том, как бы его получше показать: «Вот, мол, я, смотрите, такого лица, фигуры, таких рук и глаз, как у меня, вы нигде не увидите!» — охотнее избирают скучающее величие (ведь красавицам и это к лицу), а более скромные, женственные и мягкие по натуре — томную изысканность.