Магомет отлично знал, среди каких людей он находился, и свой нравственный кодекс совершенно приноровил к их понятиям. Он требовал следующее: 1) Признание единства Божия и посланничества его, Магомета, что формулировалось так: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк Аллаха». Этот догмат, конечно, не трудно было принять дикарям, которые окончательно спутались в классификации своих богов. 2) Молитва. Она не требовала настроения человека, молящийся вовсе не должен был сливаться душой с Аллахом, молитва считалась совершенно действительной, если выполнена внешняя форма, то есть известная молитвенная формула с соответствующими жестами была повторена в течение дня пять раз. По пятницам (в отличие от иудейской субботы и христианского воскресенья) происходит особое богослужение в мечети. 3) Подача милостыни. Но это не была милостыня в нашем смысле слова; это был скорее налог, собираемый в определенное время и в определенных размерах, и шел он не на помощь страждущим и бедным, а всецело поступал на нужды войны с неверными. 4) Пост, цель которого – особенно сильно дисциплинировать массу, а также дать возможность преступившим установленные правила раскаяться и искупить воздержанием свою вину. Наконец, 5) «Гааг» – не требуемое, но очень желаемое, то есть паломничество в Мекку. В самой Аравии эти паломники ввиду их громадного числа не отличались чем-нибудь особенным, но такие же паломники из дальних стран по возвращении на родину начинали пользоваться громадным авторитетом и, польщенные этим, становились особенно суровы, фанатичны, приобретали звание «святых людей» и оказывали большое давление на умы своих соплеменников, а при случае становились во главе того или другого религиозного учения.

В той форме, о которой мы говорили, исламизм проник на юго-восточный Кавказ в VII и VIII веках, непосредственно от арабского халифа, а затем был введен в Дагестан, который довольно быстро покорился этому учению. Только самый центр Дагестана покорился после борьбы: уж очень независимы были там племена, уж очень индифферентно относились они к каким бы то ни было религиозным вопросам, чтобы брать на себя даже такие несложные обязательства, которые накладывал на них ислам. (К слову сказать, «ислам» значит подчинение, «мусульманин» – человек, подчиняющийся единому Богу). Однако в конце концов горцы подчинились новой религии и впоследствии не раскаялись в этом.

«Горцы, – говорит Р. Фадеев в своей книге „Шестьдесят лет Кавказской войны“, – потому и поддались исламизму, что он оправдывал их свирепый характер, придавал ему законное освящение. Шариат проповедовал личную месть дома, войну за веру на соседей, потакал страстям, не тревожил совести никаким идеалом, ласкал надеждою соблазнительного рая, и все это за соблюдение нескольких ничтожных обрядов. Исламизм действовал в горах, как и везде. Шумное появление его на свет, имевшее бесчисленные материальные последствия, не имело никакого влияния на духовную сторону человека, не внесло ни одного нового побуждения в жизнь покорившихся ему народов. Европейцы, наблюдавшие черные африканские племена, принявшие исламизм, были поражены коренным бессилием этой религии в нравственном отношении; ничто не отличает негров-мусульман от негров безверных, кроме чалмы на голове значительных лиц. Иначе и быть не может. Мусульманство, смотря по обстоятельствам, более или менее ему благоприятствующим, или вовсе вытравляет народность, оставляя на месте ее одно численное собрание единиц, или остается лишь внешним обрядом, без всякого отношения к жизни. Язычники еще не гражданственные, принявшие мусульманство, говорят „Бог“ вместо „боги“, совершают пять умовений в день и продолжают жить по-прежнему. Коран внушает им только невозмутимое довольство собою и фанатическую ненависть ко всему немусульманскому, апатию при обыкновенных обстоятельствах и нервический энтузиазм при взрывах фанатизма. Со всем тем при первой, самой слабой степени развития, как только мусульманин начинает мыслить, он уже не может смотреть на мир глазами пантеиста-язычника. Он видит в природе уж совсем другое, чем закон беспричинной необходимости, под властью которого человек так равнодушно проводит жизнь в полусонных мечтаниях. Озаренный идеею единого Бога, Творца и Промыслителя, мусульманин не считает себя минутным проявлением вечной силы, сознает свою свободную личность и чувствует естественное стремление к высшему образцу. Но, обращаясь к религии за удовлетворением этой первой потребности пробужденной души, он находит в ней один бесплодный догматизм, без любви и без нравственного идеала. Трудно человеку помириться с таким положением. В продолжение веков лучшие люди мусульманского мира силились открыть в своем богословии ответ на голос совести и породили множество толков, безразличных в отношении теологическом, но различных в определении того коренного вопроса, как должен человек понимать свои обязанности перед Богом. Жаждая более сердечного отношения к Творцу, чем исполнение материальных обрядов, и не доискавшись в своем законе любви, мусульманские учителя поневоле заменили ее усердием – напряженною ненавистью к иноверцам и фанатическим преувеличением всех положений веры. Мюридизм есть последнее историческое явление в этом роде, самое преувеличенное из всех».