– Есть вещи и похуже вентиляционных труб, – заметила Минни.

– Конечно, есть! – согласилась Лоис. – Толпы народа!

Минни повернулась к Джо и пояснила:

– Для нее десять человек – уже толпа.

– А разве нет? – спросил Джо.

Лоис зашла в гостиную. Теперь оттуда убрали кровать миссис Фредерик и предметы ухода за больной. Джо и Розанна попытались вспомнить, как все было раньше, и расставили стол и стулья так, как они помнили. Розанна даже натерла пол воском. Гостиная, напоминавшая выставочный зал с панелями и застекленными полками, всегда была самой красивой комнатой в доме, в гостиной следовало устраивать вечеринки при свечах. Как говорил Уолтер, это был городской дом, который зачем-то переправили в деревню. Вернувшись, Лоис радостно воскликнула:

– Дом, милый дом!

Минни вытащила шляпные булавки и положила шляпку на полку возле камина.

– Что ж, девочка моя, – сказала она, – тебе стоит решить, чем ты будешь здесь заниматься, вот и все, что я могу сказать.

– Мама делала консервы, пекла, вымачивала персики в бренди, шила, вязала, вышивала наволочки. Она всегда напевала себе под нос и пробовала что-нибудь новое.

– Солнышко, ты же ничего из этого не умеешь.

– Ну так научусь. Все лучше, чем вести бухгалтерию.

Когда Минни отвернулась, Лоис взяла Джо за руку и поцеловала его в щеку. А еще она пригласила Ната в дом и разрешила ему забраться на диван. Джо вернулся к себе только после девяти. Дома он вымыл посуду и убрал ее в шкаф.

Первого мая Энди получила из дома письмо, в котором говорилось, что скончался дядя ее матери, Ойген, последний, кто еще застал в живых ее двоюродного прадеда Йенса. Йенс умер в тысяча восемьсот девяностом и так сильно ненавидел всю свою живую родню, что завещал, чтобы его состояние не трогали до тех пор, пока все они «не уберутся и не смогут причинить больше вреда», все, даже младенцы. Состояние, вложенное в какие-то облигации, выросло так же сильно, как и семья, и каждый родственник каждого поколения должен был получить одинаковую сумму, две с половиной тысячи долларов. Через два дня после этого Фрэнку позвонил Алекс Рубино и спросил, не хочет ли он вложить деньги в дом на продажу в Элизабет, Нью-Джерси, – точнее, не дом, а целый квартал. Вспомнив все те безделушки, которые Рубино набрал в Германии и отослал домой, а также мутоновую шубу Пэтти и синий «Понтиак» Рубино, Фрэнк ответил:

– Возможно.

Рубино рассмеялся.

Сделка была отличная. Знакомый Рубино собирал группу инвесторов, чтобы выкупить квартал на Бонд-стрит в Элизабет. У них оставалось около четырех недель, прежде чем до него доберется государство. Губернатор Дрисколл поклялся установить там шлагбаум к ноябрю пятьдесят первого, через восемнадцать месяцев. Поскольку он отвел себе такой краткий срок, государству не хватало людей, чтобы добраться до каждого фермера, торговца и домовладельца с правом на землю, так что, имея определенное влияние, кто-нибудь мог бы опередить его, заключить кое-какие сделки, а потом получить прибыль. Кое-кто из домовладельцев рассчитывал, что у них выкупят дома, когда станут расширять аэропорт Ньюарка, и теперь злился, что расширили его в другую сторону, из-за чего рядом с ними денно и нощно садились и взлетали самолеты, а выбраться с этой земли у них уже не было возможности. Для инвестора их недовольство все равно что золото. Все эти люди, по крайней мере те, кто не глухой, с радостью возьмут наличку.