Он ни слова не сказал Энди, хотя однажды, проснувшись от одного из таких эпизодов, схватил ее за руку. Когда он рассказал Артуру, тот воспринял все слишком буквально – у Сталина теперь есть бомба, люди знающие (помнит ли он фон Неймана, который работал в Лос-Аламосе?) убеждены, что он готов использовать ее, а сам Артур подумывает о переезде в Мэриленд, потому что если бомба упадет на Вашингтон, ветер отнесет ядерное облако подальше от одних городов и в сторону других. Один приятель, которому он доверяет, переехал во Фредерик, но оттуда до работы сорок миль…

Если Энди что-то и заметила, то ничего Фрэнку не сказала. Сам же Фрэнк сомневался, что его состояние имеет какое-то отношение к войне, да у него в доме и не было ничего, что напоминало бы о войне. Единственным напоминанием, если можно это так назвать, служила фотография его отца с двумя товарищами времен Первой мировой, настолько выцветшая, что троих парней трудно было отличить друг от друга. Иногда Фрэнк вглядывался в нее, стараясь почувствовать что-нибудь к этому юноше, его отцу, или связать день, когда фотография вновь увидела свет, с тем, чем он сам тогда занимался. Он был в тренировочном лагере, пробирался сквозь заросли на плато Озарк. Но никаких чувств он не испытывал.

Летом, когда они, покрытые потом, широко раскрыв все окна в квартире, пытались поймать хоть какой-то ветерок, ребенок как будто бы рос на клетку в минуту. Энди заявила, что никогда больше не станет рожать осенью, но какое время года лучше всего подходило для этого? Она страшно расстраивалась, что стала такой огромной в жару, но кому же хочется все лето бороться с тошнотой, а на зиму покупать совершенно новые уродливые наряды? Это была дилемма. Иногда, стоя перед шкафом, она говорила:

– Я вижу, как все выходит из моды прямо у меня на глазах.

Однако Фрэнк считал, что она в целом выглядит хорошо. Она была высокой, и со спины даже не было заметно, что она беременна, вплоть до прошлого месяца. У нее не отекали лодыжки, как у Лиллиан, и она легко передвигалась, гуляя по району. Повсюду встречались беременные женщины и новорожденные младенцы; днем и ночью все обсуждали их нужды и желания. О вложении они поговорили только раз, когда Энди сказала:

– Странные это были деньги. Я никогда не слышала о дяде Йенсе. У нас все еще есть наши накопления и выплаты ветеранам.

В Левиттауне теперь были дома не просто с собственной стоянкой, но и с телевидением и антенной. Они дважды ходили смотреть модели.

Когда где-то около первого октября позвонил Рубино и сообщил, что у него для Фрэнка семь тысяч, тот не поверил своим ушам. Рубино в данный момент жил в Вашингтон-Хайтс, поэтому Фрэнк встретился с ним в баре неподалеку от старого завода «Сперри» в Лейк-Саксесс. Войдя в бар и осматриваясь в поисках Рубино, Фрэнк решил, что у Рубино, наверное, какие-то планы на завод «Сперри», где сейчас был штаб ООН, пока строилось их собственное здание, и поэтому он здесь. По мнению Фрэнка, если бы Рубино сумел выжать хотя бы дайм[96] из каждой страны в составе ООН, он счел бы это своей величайшей победой.