– Он говорит, если ты поверил, что он пытался мне навредить, когда мы катались на лыжах, то тогда можешь обвинять его и во всем остальном.

Бек закрыл глаза. Неутешительное мнение Чарли об отце было как удар заточкой меж ребер, как и значительные способности Эйдана в плане правдоподобного вранья.

– И это тебя устраивало? – спросил Бек. – Устраивало, что он за все это получает шишки?

– Он мой брат, – сказал Эйдан, и милое раскаяние начало перетекать в новую, подростковую дерзость.

Бек откинулся на спинку дивана и стал думать над тем, что услышал за последние несколько минут. Обо всем, что не потрудился узнать, плавая в собственном нарциссическом болотце.

«Боже, как я люблю этих мальчиков! Но что еще я упустил за последний год или два? Что просмотрел? Что, может быть, уже никогда не исправить?

Но близнецам ведь и двенадцати нет. Еще есть время. Должно быть!»

Эйдан отстранился.

– Так какое мое наказание, папа?

Какое-то время Бек не отвечал, позволил вопросу повиснуть в воздухе. Самое душераздирающее, Эйдан явно хотел, чтобы было наказание, хотел, чтобы его приструнили. Этому мальчику нужны были какие-то границы в жизни, начиная с его собственного поведения в последнее время.

– Я обсужу это с твоей мамой и Соней, – сказал Бек, и ему понравилось, как это прозвучало.

Контроль и управление.

– Я не хочу учиться в этой школе для одаренных, папа, – выпалил Эйдан.

Бек поколебался:

– Ты уверен?

– Она мне противна.