– Между прочим, в сложившихся обстоятельствах мисс Малоун справилась весьма неплохо, – попытался защитить ее Дивайн. – И потом, чтобы держать в руках каких-то второклассников, не так уж много и нужно.

Свою мантию я обнаружил в шкафу с наглядными пособиями. Она висела на плечиках, которых у меня точно раньше не было, и выглядела какой-то подозрительно чистой; именно от нее, как оказалось, исходил тот цветочный запах; рядом стояла банка с освежителем тканей, что также явилось неким новым дополнением к моей коллекции книг и рукописей.

Я раздраженно пожал плечами, с явным неудовольствием глядя на свою мантию. Преподаватель – понятие территориальное, и я свою границу всегда маркировал с помощью определенных запахов.

– Хорошо, что я вовремя вернулся, – буркнул я. – Еще две-три недели, и у меня бы тут все переделали. – Я выглянул из окна; раньше оттуда всегда открывался мой любимый вид на Часовню и поля за нею, но теперь все заслоняла возмутительная куча мусора и будущий Дом Гундерсона. – Нет, это просто оскорбляет мой взор! – окончательно рассердился я.

Зелен-Виноград, проследив за моим взглядом, возразил:

– По-моему, здание получается довольно симпатичное. Современное.

Я даже всхрапнул от негодования.

– Ну, это только на ваш вкус!

Он насмешливо на меня посмотрел и промолвил:

– Non progredi est regredi. Разве не так говорится в пословице? – сказал он.

– Да, и буквально это означает: «Не идти вперед – значит идти назад». Я впечатлен вашей латынью, Дивайн, хоть ваши чувства мне и непонятны. На свете есть много вещей, которые отлично себя чувствуют и без какого бы то ни было движения вперед.

Дивайн улыбнулся:

– Будь ваша воля, вы бы с удовольствием всех нас оставили в Средневековье. – Как ни странно, сегодня в его словах я не почувствовал ни колкости, ни желчи; пожалуй, в них звучало всего лишь некое, почти любовное, терпение, и это показалось мне чрезвычайно необычным. Неужели доктор Дивайн способен смягчиться? Меня подобная мысль даже несколько пугала. Неодобрение доктора Дивайна всегда было одним из столпов моей карьеры. Разве мог я и в самом деле ему нравиться? После стольких лет противостояния? Нет, тут явно что-то не то! И я, достав сигарету, дерзко закурил прямо в его присутствии, что, к моему облегчению, заставило его вздрогнуть и с достоинством удалиться на безопасную, стерильно-чистую территорию кафедры немецкой филологии. Я же вышел на балкон – давным-давно запрещенный для учеников по той причине, что «это может повредить их здоровью и безопасности», – и некоторое время спокойно курил, пересчитывая горгулий на крыше и наблюдая, как солнце медленно и мягко выплывает из осеннего тумана.