Затем я вспомнил, как Аллен-Джонс и остальные «Броди Бойз» проговорились, что некая их шутка посрамит все классические шутки предыдущих школьных поколений, и меня разобрал такой смех, что проклятый невидимый «палец» все-таки ткнул меня под сердце, словно предупреждая, что надо бы несколько поутихнуть, пока я с балкона не свалился. Я вернулся в класс, и вот тут-то Ла Бакфаст меня и обнаружила – я сидел за своим старым столом и все еще улыбался, пока мой нынешний класс 2S присутствовал на утренней Ассамблее.
– Мистер Стрейтли!
– Госпожа директор, – привстав, поклонился я.
Она сухо улыбнулась, поджала губы и сказала:
– Мы вас сегодня никак не ждали.
– А я все-таки явился! – И я для пущей достоверности потыкал себя пальцем в грудь.
– Ну, на сегодня подмена у вас
– Ну, не сомневаюсь, все еще можно переиграть, – не сдавался я. – Я слишком долго ждал этого момента. Так хотелось вновь оказаться в седле после… сколько там времени прошло? Три недели? Да я за всю свою школьную карьеру столько дней не пропустил!
Она пожала плечами:
– Что ж, прекрасно, мистер Стрейтли. Надеюсь, вы не переутомитесь до потери сознания и мы все же сумеем после занятий завершить наш долгий разговор? Часа в четыре?
– Хорошо. Я буду здесь, госпожа директор, – сказал я.
Она удивленно подняла бровь:
– Здесь?
– Да, здесь, у себя, на юте.
Я видел, как осторожно она обдумывает мои слова. Во всех предыдущих случаях преимущества были, безусловно, на ее стороне. Я был болен; я находился в больнице; я приходил к ней в кабинет – все встречи исключительно на ее условиях. Для меня отчасти послужило бы возвращением моего авторитета, если бы мы встретились именно здесь, в моей классной комнате № 59. Я глубоко вздохнул и вновь почувствовал в воздухе знакомый запах старого дерева и меловой пыли. К счастью, за время моего отсутствия никто не решился вынести из класса столь любимые мною старые деревянные парты; осталась нетронутой и моя древняя классная доска, так что недолговечный запах освежителя, которым пользовалась мисс Малоун, был уже отчасти забит и дымом от выкуренных мною сигарет, и ароматами осени, что вливались в открытое окно. Я снова усмехнулся, вспомнив о «прибавлении» в семействе горгулий у меня на балконе: теперь у меня была моя собственная горгулья, сделанная по моему образу и подобию. При этой мысли зловредный «палец» снова ткнул меня под ребра, но потом как-то притих.