Взгляните на него, если хотите, сказала она. Вместе с Тедом мы вошли в тихую, пустую кухню. В гостиной, забитой вещами, было тихо и душно, с ней происходила какая-то ужасная трансформация. Перси в полосатой пижаме утопал в белых подушках. Его лицо уже покинуло мир живых, нос торчал, как обтянутый кожей острый клюв, противоположным полюсом резко выступал подбородок, а между ними опрокинутым сердцем впечатался в желтую плоть рот; хриплое дыхание с огромным трудом приподнимало грудь – казалось, ужасная птица попала в западню и вот-вот вырвется из нее. Глаза под приоткрытыми веками казались жидким мылом или загустевшим гноем. Испытав сильный прилив тошноты, остаток дня я провела с жуткой мигренью: левая сторона головы раскалывалась от боли. Конец, даже такого обреченного человека, всегда ужасен.

Когда утром мы с Тедом ехали на машине в Эксетер, чтобы сесть там на лондонский поезд, каменный домик казался мирным и спокойным, на его стенах блестела роса, шторы легко колыхал рассветный ветерок. Он умер, сказала я. Или умрет к нашему возвращению. Когда я позвонила маме на следующий день, она сказала, что он умер той ночью.

Мы вернулись после его смерти, двадцать седьмого. Тед зашел к ним утром и, придя домой, рассказал, что Перси еще лежит на кровати – очень желтый, челюсть у него подвязана и подперта книгой, большой коричневой книгой, чтобы не отвисала. Когда к ним пришла я, тело уже поместили в гроб. В комнате, где он лежал, все было вверх дном: кровать откатили от стены, матрасы вынесли на лужайку, простыни и подушки выстирали и повесили проветривать. Перси лежал в комнате для рукоделия в длинном гробу светло-оранжевого цвета с серебряными ручками; крышка гроба стояла у стены, серебряная надпись на ней гласила: «Перси Б. Скончался 25 июня 1962». От такой близкой даты щемило сердце. Гроб был накрыт простыней. Роза подняла ее. Белое, как бумага, заостренное лицо оставалось открытым, все остальное было спрятано под белым тканевым покрывалом. Губы казались слипшимися, лицо покрывал слой пудры. Роза быстро вернула простыню на место. Я обняла ее. Она поцеловала меня и залилась слезами. Темноволосая полная сестра из Лондона с черными кругами у глаз сетовала: у них нет катафалка, только повозка.

День похорон, пятница, выдался жарким. На синем небе плывут театрально красивые белые облака. Мы с Тедом, во всем черном, проходя мимо церкви, увидели, как мужчины в котелках выкатывают из ворот высокую повозку на колесах со спицами. Едут за покойником. Мы оставили в лавке заказ на продукты. Ужасное чувство, когда непроизвольно начинаешь улыбаться, не в силах остановиться. Облегчение при мысли: мы заложники у смерти и на какое-то время в безопасности. Солнце отчаянно печет, мы обходим церковь; подстриженные липы – как зеленые шары; дальние холмы окрашены красным, их только вспахали, а один засеян, и там поблескивают только что взошедшие ростки. Спорим: ждать снаружи или зайти внутрь.