Прощаюсь с теми, кто замерзал на Дуссе-Алиньском перевале.

Кто толкал вагонетки с породой.

И тянул по деревянным мосткам тачку. Скрипело колесо…

Кто падал на колени в ледяную шугу, моля о смерти, как об единственном спасении. Прощаюсь с Зиной Семиной, хабаровской швеей, и с ее мужем Захаром Притуловым, бригадиром бетонщиков. Я хотел вас уберечь – не смог. Сбился предохранитель.

С Мыколой-бандеровцем, заклятым врагом советской власти.

С каждой страницей он становился мне почему-то ближе. С Апостолом – он и меня учил молиться, Стоятелем путей, врачом-вредителем Ревзиным… Со всеми, чьи имена остались цифрами на колышках под Дуссе-Алинем.

И с тобой прощаюсь, Писатель Йорик. Я хотел быть похожим на тебя. Оставляю тебя метаться на серых простынях Ургальской больнички. Обещать могу единственное. О романе «Истопник», спрятанном в черенке зэковской лопаты, я расскажу потомкам.

Метет злая поземка, колючая крупа сечет лицо, снег залепляет глаза.

И в белесом мареве смертельной вьюги растворяются предзонник, вышка с часовым, одинокие фонари на зоне. И тачка, вмурованная в гранит у портала тоннеля, тоже пропадает во мгле.

К кому идти, Господи?! Кому, по-собачьи, лизнуть руку? У кого просить прощения?

Тяжелее креста, чем вынести, Ты не даешь.

Затемнение.

Костя вернулся к зимовью.

Он еще не знал, что будет делать. Но бросить девочку рядом с погибшей матерью он не мог. Издалека он увидел, что на разъезде стоит дрезина и Сталину на самодельных носилках несут два мужика в форме. Обходчики. Следом идет Герхард. В одной руке у него старый чемодан, за другую уцепилась Настя. Грудь Сталины перебинтована.

Кучум дернулся бежать к девочке, но Костя удержал его за ошейник.

Когда дрезина уехала, Костя вошел в дом и собрался в дорогу.

Кто поверит в то, что пистолет выстрелил случайно?!

Костя взял карабин с патронами, в вещмешок бросил котелок, соль, спички. Сгреб с аккордеона вышивку— морской парусник.

Пусть останется память.