– Уже спроворила… Я научу Егора играть на скрипке!
Тут встрял Костя.
– Не надо его учить играть на скрипке. Это мой сын. И он будет играть на аккордеоне.
Кауфман снова уронил голову на руки и сразу захрапел. Ударная доза спирта свалила Герыча с ног. Костя и Сталина осторожно перетащили его на деревянные нары, покрытые оленьей шкурой. Кроме панцирной кровати, в свое время взятой Костей из барака, была еще и лежанка.
– Ты знаешь, я его таким никогда не видела. Он мог выстрелить в меня.
– Не посмел бы… Они все трусоватые и осторожные.
– Кто они?
– Ну… очкарики, гнилая интеллигенция. Как мы их звали. Таких было много в институте, где я учился. Большинство. Ты не знаешь, зачем он хочет научить Егорку играть на скрипке?
– Все евреи хотят научить своих детей играть на скрипке!
Неожиданно раздался голос Кауфмана:
– Я не еврей, господа энкаведы! Мой дед, Константин Карлович фон Кауфман, дворянин и почетный член Петербургской академии наук. Генерал-инженер, служил у кавказского наместника Муравьева-Карского. А вы все – голь перекатная! Комсомольцы, добровольцы. Беспокойные сердца. Вохряками были вы, вохряками и останетесь.
И снова захрапел.
Прошло еще время. Что-то, после того прихода пьяного Кауфмана, изменилось в Сталине. Она куталась в шаль, подолгу сидела у окна. Вещи они решили перенести в зимовье Кости. Кауфман их встретил угрюмо. Не угрожал, молча смотрел за тем, как Сталина увязывает свои и дочкины платьишки в узел. Потом сказал:
– Можете здесь оставаться. Я договорился, меня переводят. На Дуссе-Алинь пока никого не назначают. А здесь все полегче, генератор есть, горячая вода опять же. А
Сталина вышла на крыльцо. Костя в дом не заходил, ждал на дворе.
– Герхард нам предлагает перебраться на станцию. Он уезжает.
Костя ответил:
– Нет, Сталина! Нам теперь надо жить в своем доме.
А она и не возражала.